Неизвестный Твардовский

21 июня исполняется сто лет со дня рождения Александра Твардовского – классика советской поэзии и одной из самых противоречивых фигур в отечественной литературе XX века. Сын раскулаченного крестьянина и автор поэм, воспевающих коллективизацию. Лауреат трёх Сталинских премий и главный редактор одного из самых либеральных журналов хрущевской оттепели – "Нового мира". К 100-летию со дня рождения Александра Твардовского из печати вышли его "Новомирские дневники".

Два увесистых тома, "Новомирские дневники" Твардовского называют литературными. Автор говорил: это моя жизнь, без них я наполовину мёртвый, и считал эти записи черновиком своей главной книги, которую он так и не успел написать.

"Я считаю, что он почти не прочитан по-настоящему. Я была на последних конференциях и вижу, насколько это многослойно. И люди того же "Тёркина" читают совершенно заново, по-новому. И слой за слоем снимают, загадки его, и тайны этой поэмы раскрывают заново", – рассказывает дочь Александра Твардовского Валентина.

В свете культового "Тёркина" осталась недооцененной поэма "Дом у дороги", а великолепная лирика Твардовского последних лет вообще мало известна. Зато теперь доступны предельно откровенные записи главного редактора "Нового мира", совершившего настоящий переворот в читательском сознании.

"12 декабря 1961 года Твардовский пишет: "Сильнейшее впечатление последних дней – рукопись А. Рязанского-Солонжицына". Он даже его фамилию не запомнил! И в этих дневниках такая мощная история их взаимоотношений. Никто, кроме Твардовского, об этом писать и рассказать не мог", – говорит о том, какие эмоции вызвала рукопись Александра Солженицына у Твардовского редактор-составитель "новомирских дневников" Владимир Кочетов.

"Когда он напечатал "Районные будни", и ему принесли сигнальный первый номер, он сказал: "Ну, теперь поплыло". И вдруг рванула литература о деревне. И то же самое, когда он напечатал Солженицына. Многие вышли из солженицынской "стёжанки", – подчёркивает литературовед Андрей Турков.

Фёдор Абрамов и Сергей Залыгин, Василь Быков и Чингиз Айтматов, Борис Можаев и Юрий Трифонов – в дневниках – об открытии новых имен в литературе и образовании нового сообщества мыслящих людей, которое появилось вопреки советской цензуре. И о разгоне редакции журнала "Новый мир", который до сих пор сравнивают с некрасовскими "Отечественными записками".

"Журнал задерживали на несколько месяцев, сокращали, вырезали страницы. Он писал: "Вот вышел пятый номер, в котором 200 страниц. А должно быть 280. И мне сегодня Симонов говорит: "Ну, Александр Трифонович, ты вернулся к той поре, когда я редактировал "Новый мир". Но мне Сталин ещё 80 страниц добавил, а у тебя, видишь, сняли", – цитирует Симонова Владимир Кочетов.

Среди снятых по цензурным соображениям в разное время были Цветаева и роман Камю "Чума", повесть Тендрякова "Находка" и "Театральный роман" Булгакова. Позже Твардовский пробьёт и Камю, и Булгакова. Но всё же в 1970 году его отстранят от поста главного редактора. Он очень изменится внешне за годы борьбы с властью. И сгорит за год от тяжёлой болезни.

"Конечно, мало сделано. И памятник ещё не готов. И если так говорить, мы с долгу как в шелку перед ним. Потому что он до последнего стоял как стойкий оловянный солдатик", – говорит о долге перед памятью Александра Твардовского народный артист СССР, художественный руководитель МЧТ имени Чехова Олег Табаков.

Вера Полозкова, как и многие миллионы советских и российских граждан, познакомилась с поэзией Твардовского в школе, но лишь в университете узнала, какое место в литературе и истории занимает автор Тёркина. Но, будучи поэтом, сегодня она продолжает восхищаться языком мастера.

"Мне кажется, это такая же история, как с Высоцким. Тебе кажется, что это очень просто сделано. Именно за счёт того, сколько труда на это потрачено. Ты не видишь швов, и не понимаешь, как такая удивительная разговорность и лёгкость, и пластичность слога загнана в очень жёсткие рамки", – говорит она.

Ещё в своих дневниках 60-х годов Твардовский писал: "Мои читатели стареют". Он имел в виду военное поколение. Тогда он вряд ли предполагал, что и через полвека его "Тёркина" будут читать подростки, для которых Великая Отечественная – скорее миф. Будут читать и удивляться, как тот ад, который на войне становится бытом, можно было описать частушкой?