Посидим по-хорошему. История. Культура. Личности Николай Кучеренко – один из создателей легендарного Т-34
Программу "Посидим по-хорошему" ведёт Диана Берлин.
Мы встречаемся прямо 23 февраля. Конечно же, от души поздравляем всех, кто когда-нибудь в любом качестве имел отношение к нашей славной армии, потому что вы – наши главные защитники. И сегодня у нас особая программа. Мы вспомним Николая Кучеренко, известного конструктора, человека, благодаря которому появился танк Т-34. Это оружие стало одним из решающих в ходе Великой Отечественной войны.
В гостях у программы – дочь Николая Кучеренко, известный поэт и прозаик Лариса Николаевна Васильева, основательница музея "История танка Т-34".
Так случилось, что мы никогда не пересекались. Я только читала вас. И за все те годы, что я узнавала вас по книгам, у меня накопилось очень много вопросов. Я никогда не встречала в интервью человека, с которым можно было бы говорить и о книге, и о танке.
Давайте начнём с вашего детства.
Л. Васильева: Если начинать с детства, то, прежде всего, наверное, надо начинать с книги, потому что книга у меня зародилась, когда я ещё писать не умела. Моим самым любимым произведением на свете было стихотворение "Белеет парус одинокий", которое я быстро запомнила. У меня дрожало сердце, когда я читала это стихотворение. Глазами я выучила его наизусть и поняла, что тоже могу написать стихотворение. И попробовала, когда я ещё толком писать не умела. И тут уже у меня пошла жизнь, в которой я всё время что-то рифмовала, что даже мама, а я была единственной дочкой, поэтому внимание ко мне было большое, решила показать меня врачу. Пригласила очень солидную даму – педиатра Елену Николаевну Федотову. Она была уже в нашем доме, я к ней относилась хорошо, но, как ко всякому врачу, с опаской. Потому что она сейчас вытащит статоскоп, сделает мне укол или ещё что-то. И вот она почему-то стала со мной говорить про стихи. В разговоре появился "Белеет парус одинокий", и я его рассказала. В общем, в результате этого разговора она сказала маме: "Катюша, не валяйте дурака. Вы сами сумасшедшая. У вас с ребёнком всё в порядке. Пусть пишет стихи, пусть сочиняет".
И уже где-то перед самым началом войны я поняла, что могу написать стихотворение. И всё пошло. Я всегда была, как нитка с иголкой, рядом с танком Т-34, потому что мой отец был бессменным начальником конструкторского бюро на заводе, где делали этот танк. Я ещё танка не видела, но уже о нём знала. И мне бабушка говорила: "Ты смотри, во дворе не рассказывай никому, что твой папа делает танки. Это большой секрет". А я ей отвечала: "Да, я никому и не говорю, но у нас во дворе все дети говорят о том, что их папы делают на заводе танки".
И когда мы ехали в эвакуацию в Нижний Тагил, вот тут началось нечто. Мы попали под бомбёжку. Думаю, если бы единственный в нашем поезде пульмановский вагон, ключ от которого был у моего отца, потому что он был начальником первого эшелона из Харькова в Нижний Тагил, попала бомба, то, наверное, танка Т-34 не было. Там ехали чертежи. Но очень быстро, через неделю, чертежи потеснились, потому что дети заболели скарлатиной, и их поместили туда. Поэтому танк Т-34 не просто так создавался, он ещё помогал выживать детям, заразившимся скарлатиной.
Чертежи этого легендарного танка и дети были как одно целое?
Л. Васильева: Да, это было как одно целое. И потом среди моих чисто поэтических воспоминаний был выход первого танка из ворот завода. Они всего за полтора месяца на новом месте подняли танк. Это представить себе трудно, потому что они ехали только с чертежами и станками. Гитлеровцы сидели у себя дома и на своих заводах делали высокотехнологичные вещи. А у нас вся страна снялась и повалила на восток. И там начиналась новая жизнь. То есть, уже всё было разрушено. Ещё война-то толком не началась, а уже начались новые времена там, в Нижнем Тагиле. Мы туда приехали в конце сентября, и отца я не видела. Он как увидал Б.Е. Патона, так спрыгнул с поезда…
Все они на рабочем месте ночевали?
Л. Васильева: Да. И он только знал, где мы поселились и что всё у нас в порядке. И он пришёл только в тот самый день, когда вышел первый танк из ворот завода. Все в тот день высыпали на улицу. Раздался жуткий грохот, который ещё и усиливался, отвратительный звук. А все стоят и кричат. Я зажимаю уши, мне страшно, мне не нравится, я держусь за маму, прячусь за неё, и только из-за неё выглядываю, а по белому снегу он уже прошёл мимо меня. Только две чёрные полосы. Про это я написала потом спустя годы стихотворение, которое определило мою жизнь во многом. Называлось оно "Танки". Это может быть только одно моё такое открыто гражданское стихотворение, потому что я всё-таки лирический поэт.
1. Звучит стихотворение Ларисы Васильевой "Танки", посвященное её отцу – Николаю Алексеевичу Кучеренко, создателю танка Т-34.
2. Звучит военная песня "Три танкиста" ("По границе тучи ходят хмуро").
Л. Васильева: В этот день вечером отец впервые пришёл домой и принёс мне в газете слипшиеся конфеты "подушечки". Тётя Таня, мамина подруга, которая у нас в семье жила под кличкой "графиня Карпович", хотя "графиней" не модно было тогда называть, распределила их всем. Мы тогда жили все вместе. Мама взяла с собой, записав их сёстрами, трёх еврейских подруг, чтобы их в Харькове не уничтожили. И с Таней-графиней они всё время что-то выясняли. И так как они много говорили на эту тему, я примерно понимала, что одна была недовольна теми, кто сделал революцию, а другая была недовольна теми, кто допустил, чтобы случилась революция. Но при этом они очень дружили. Потому что они все замечательно готовили, практически из ничего. С детства я привыкла к еврейским шейкам, которые были сделаны из каких-то листьев.
А вы их умеете делать?
Л. Васильева: Нет, я просто не рискну.
А вообще любите готовить?
Л. Васильева: Вообще люблю готовить. И вот когда я раздала эти подушечки, последняя досталась мне, как оказалось, за всем этим стояли воспитательные соображения: подушечки все равно потом вернулись ко мне. И с тех пор я их так люблю. В них самое главное то, что они сладкие, а потом в них есть капелька повидла, которая в последнюю очередь появляется.
И вообще эти подушечки пахнут детством.
Л. Васильева: Да. И вот для меня танк Т-34 и эти "подушечки" что-то совершенно не разделимое.
Но потом вы писали книгу об отце…
Л. Васильева: Да, я писала книгу об отце. Это тоже было навеяно очень многим. Он умирал в 1976 году, я была уже взрослой, состоявшейся женщиной, у меня уже был сын, и мне хотелось его развлечь. Он уходил в полном сознании в День танкиста. Это всё какие-то знаковые вещи. Врачи мне сказали, чтобы я с ним говорила: "Он всё понимает, будет с вами общаться, но эту ночь не переживёт". И я ему что-то говорила, читала стихи – свои, чужие, смешила его, а потом вдруг ему сказала, что напишу о нём книгу. Он говорит: "Ну, зачем же обо мне, надо обо всех нас писать. Но ты знаешь, у тебя ничего не выйдет". – "Почему?" – "А тебе никто ничего не скажет. Они ж все засекречены были. У них это и сейчас сидит в сознании тоже, хотя они пенсионеры, да и секреты эти уже не те, не самые секретные. Поэтому они тебе все равно ничего не расскажут". Но я пошла к ним. А чего мне оставалось делать? Отца уже нет, книжку написать обещала. Они каким-то образом, всё-таки они живые люди, очень мне помогли в работе над книжкой. Как и при написании книги "Кремлёвские жёны", к которой я потом подошла. Человеческий разговор есть человеческий разговор. Как задашь вопрос, так тебе и ответят. Поэтому как-то все пенсионеры раскалывались. И я собрала довольно много материала.
А мой отец был знаком с Константином Михайловичем Симоновым. Они были вместе на курорте, где понравились очень друг другу, и К. Симонов решил о моём отце написать книгу. И я ему позвонила. Думаю, он когда-то хотел. А тут он говорит: "Знаете, я передумал. Не вижу тут ничего для меня такого центрального. Никакой ситуации, с которой я бы мог выйти. Николай Алексеевич был замечательным, интересным человеком, но мне кажется, что это не моя тема. Напишите лучше вы". Но я ведь не К. Симонову обещала, а отцу, поэтому подумала: а действительно, всё-таки я должна написать. Далее он говорит: "Напишите, вы ведь женщина. Вы можете многое выболтать". Я говорю: "Как это "выболтать"?" "Ну, как выболтать? – отвечает К. Симонов. – Напишите роман воспоминаний или, например, роман-провокацию". Я говорю, что это как-то звучит неприлично. "Ну, почему же? – удивился он. – "Война и мир" – роман-провокация. Ну, это провокация интереса к истории войны 1812 года. Написано, поверьте мне, 12 томов и даже значительно больше по истории Отечественной войны 1812 года, но почему все читают четырёхтомник Льва Толстого? А потому, что там многое провоцирует человеческую душу". Я подумала, что мне это подходит и я этим займусь. И я написала книгу об отце довольно быстро. Причём в предисловии написала: "Эта книга не имеет ничего общего с историей танка Т-34. Здесь многое придумано. Но нельзя думать, что она не имеет ничего общего, потому что написана она по-женски, с женским отношением к материалу. Мне всегда кажется, что женщина должна во всё привносить своё начало и как можно больше.
Вы всегда привносили?
Л. Васильева: Я на этом и держусь. Я – женщина, и, прежде всего, прошу это помнить, всё! И сейчас я пишу книгу, и мне обязательно нужна эта точка зрения, иначе я не смогу сказать того, что хочу сказать. Того, что мужчина не увидит. Он увидит очень многое, но он-то ко мне не прислушается. А я возьму своё.
Хорошо. Наверное, поэтому вы потом обратились уже к женщинам. Но к каким женщинам!
Л. Васильева: Если бы я писала о нас, простых женщинах, то это мало бы кому было интересно. Это же не роман о том, что Маня и Ваня любят друг друга, а это жизнь. И я хотела именно это рассказать. Что случилось с человечеством, которое живёт так саморазрушительно и так опасно для самого себя? А для того, чтобы в этом разбираться, я должна была разобраться в том, что случилось с той или иной семьёй. Потому что семья – это частица общества. Плохо в каждой семье – плохо во всём обществе. Плохо в обществе – всё это ударяет по семье. И я решила, что буду писать о кремлёвских жёнах ещё и потому, что хоть я и не кремлёвская дочка, но была около этого.
Вы там бывали?
Л. Васильева: Да. Я почти всех знала. Но у меня не случилось ни одного романа с кремлёвскими сынками, потому что…
А они этого не хотели?
Л. Васильева: Ну, как вам сказать. Чего-то было мне мало.
Ну, это у вас, а у них? Я вижу ваши фотографии, там, конечно…
Л. Васильева: Наверное, не было взаимного интереса.
Они тоже искали что-то другое?
Л. Васильева: Что-то там было другое. Ребята выпивали, ездили на дачи друг к другу. Это была совершенно не моя компания.
Мажоры, как я поняла.
Л. Васильева: Мне это было совершенно не интересно. Володя Тевосян был единственным человеком, который мне был очень интересен. И мы с ним разговаривали. Но это были всего-навсего только разговоры. Просто я видела, что у нас обоих есть мозги.
Хорошо. Книга "Кремлёвские жёны" – стала бомбой. Но для того, чтобы так написать, надо было не только там бывать и не только как-то общаться, но ещё надо было, чтобы вам что-то приоткрыли официальные органы?
Л. Васильева: Конечно. Документы нужны. Я очень долго сидела, книга уже была почти готова. Я собрала очень много материала и по Н. Крупской, и по Н. Аллилуевой. Всё это собралось, но у меня не было очень важного: документов из КГБ, на основании которых я бы рассказала о женщинах, которых мужья, мягко говоря, сдали.
Говорят, что только С.М. Будённый не сдал. Это так или нет?
Л. Васильева: С С.М. Будённым сложно, но С.М. Будённый хорошо выглядел в этой истории, хотя достаточно и драматично. Так вот, я от Союза писателей, а я уже тогда была в Союзе писателей, получила бумагу, которую написал Союз писателей. В ней говорилось, что наша замечательная, вечно молодая Лариса Васильева занимается темой кремлёвских жён, поэтому просим помочь открыть архивы, где она может найти материалы о женщинах, которые побывали в тюрьме или в ссылке. И больше ничего. Никакого ответа, естественно, не последовало. Но тут случается так называемый "путч". И где-то через несколько дней, а я давно поняла, что у меня что-то не получается с книгой, нет того яблочка, без которого варенье не варенье, раздаётся утром звонок: "Лариса Николаевна, вас беспокоят из Комитета госбезопасности". А я сначала ничего не поняла из-за своего полусонного состояния: откуда, кто и почему мне звонит. "Вопрос по вашему письму решён положительно". Вот в эти дни были открыты архивы. И все их читали. И человек, который меня встретил, сказал мне: "Знаете, здесь столько народу сейчас читает архивы, но только вы одна про женщин интересуетесь". Мне подумалось, да кому мы нужны. Но там было всё открыто. Человек, который меня встретил, это был Виктор Николаевич Меринов, спрашивает: "Куда же вас посадить". Я ему говорю: "Раз я уже тут, то посадите меня хорошо". И он повёл меня в кабинет и посадил меня там. Я спрашиваю его: "А кто тут сидел?" "Ну, – отвечает, – тут все они сидели: и Л.П. Берия сидел, потом Ю.В. Андропов сидел. Это был главный кабинет.
Тут он даёт мне две папки и оставляет меня. Дверь закрывается, и я остаюсь одна. Там дальше ещё комната, где можно зайти в туалет. Типа комнаты отдыха. И мне почему-то страшно стало. Да, он сказал ещё такую фразу: "Сейчас иностранцы сюда придут, они тут снимают". Думаю: "Господи! Меня тут увидят, и чего потом про меня подумают?" И тут в моей голове стала крутиться гаденькая мысль, что я сейчас в КГБ нахожусь, значит, я кто-то такая, что про меня можно плохо подумать.
Я беру эти две папочки по Е. Калининой, написанные от руки. В то время, в 30-х годах они писались от руки. В 40-х годах, когда я про П. Жемчужину читала, уже были пишущие машинки, следователи. И был тогда зафиксирован не голос Е. Калининой, а её якобы голос через следователя. Судя по фотографиям, которые дал мне меня приведший человек, на одной фотографии Е. Калинина такая бой-тётя, в беретке, на курорте, перед отъездом в Москву, где её посадят. Четыре дня между фотографиями. Но это уже другой человек. На той фотографии у неё фас-профиль типичный, она даже не старуха. А на следующей она уже просто измождённое существо. Всего через четыре дня!
Спасибо. Мы так и думали, что одной программы будет мало. Надеюсь, вы не откажетесь встретиться с нами в следующий раз в цикле "Посидим по-хорошему". А в заключение мне хотелось, чтобы эта программа завершилась песней Александра Розенбаума, которая появилась уже много позже окончания Великой Отечественной войны и праздничного Дня Победы. Но песня эта охватывает абсолютно все периоды нашей жизни. И она близка каждому. Обычно в концертах, когда А. Розенбаум подходит прямо к рампе и начинает петь эту песню, зал встаёт и поёт вместе с ним.
3. В исполнении Александра Розенбаума, Иосифа Кобзона и Григория Лепса звучит песня А. Розенбаума "Вечерняя застольная".
Полностью программу слушайте в аудиофайле.
