Посидим по-хорошему. История. Культура. Личности Лариса Васильева: прошлое бросить на ветер, будущего не просить

Программу "Посидим по-хорошему" ведёт Диана Берлин.

27 февраля 2018 года не стало известного поэта и прозаика Ларисы Николаевны Васильевой. Этот выпуск программы посвящается её памяти.

Одна из самых известных книг Л. Васильевой – это книга "Кремлёвские жёны".

Л. Васильева: Знаете, если бы я писала о нас простых, это мало кому было бы интересно. А я хотела именно рассказать: что случилось с человечеством, которое живёт так саморазрушительно и так опасно для самого себя. А для того, чтобы в этом разбираться, я должна была разобраться в том, что случилось с семьёй, потому что семья – это частица общества. Плохо в каждой семье, плохо во всём обществе. Плохо в обществе, всё это ударяет по семье. И я решила, что буду писать о кремлёвских жёнах.

Но для этого надо было не только там бывать и не только общаться, но ещё надо было, чтобы вам что-то приоткрыли официальные органы.

Л. Васильева: Документы были нужны, конечно. Случается так называемый "путч", и где-то через несколько дней, а я давно забыла, что у меня там всё лежит, вернее, не забыла, просто понимала, что у меня не получается что-то в книге, нет яблочка какого-то, без которого варенье не получится, утром звонок: "Лариса Николаевна, вас беспокоят из Комитета госбезопасности. Ваша просьба решена положительно". В эти дни были открыты архивы. В общем, после того, как я там начиталась, причём было ужасное состояние: я записывала, чтобы успеть. А он предупредил меня, чтобы я взяла диктофон. Но что я буду наговаривать на диктофон? Материала много.

А сфотографировать было нельзя?

Л. Васильева: Нет, я этого не умею. Весь день я провожу там, ухожу, когда уже вечереет. Состояние невероятное. После того, как провела в архиве сколько-то дней, я заболела. Мною была потеряна не просто энергия, а что-то такое потеряно…

Душу вытащили.

Л. Васильева: Да. Я прочитала несколько дел. Например, дело второй жены М. Будённого, которая была актрисой и певицей. Там было достаточно много какой-то логики того времени, которая потом не объяснялась никаким здравым смыслом. Да, она ходила в посольство и там, в посольстве, танцевала с послом. И ей это ей вменялось как что-то такое, что можно назвать "шпионажем". О чём вы разговаривали? И вот там, где шли собственноручные показания, было очень опасно. Потому что жена маршала Егорова сразу от всего ужаса, который с ней произошел, признала, что да, она шпионка, и муж – шпион, и все тоже шпионы. Её во дворе расстреляли.

Но не все же так?

Л. Васильева: А вот П. Жемчужина, которая ни в чём не призналась, получила срок. Это вообще был железный характер. Потрясающе сильная женщина. Я вообще думаю, что каждая из этих женщин достойна отдельного разговора. Я говорю не только о тех, которые сидели, но и о Н. Аллилуевой. Это особый разговор. Никогда мы не дознаемся, что же произошло.

Вообще, она – такая женщина-загадка. И никакие фильмы о ней ничего не раскрыли.

Л. Васильева: Нет. И не раскроют никогда. Потому что там много выдумок людей из сегодняшнего дня, которым нужно жареное, ещё что-то. Я, например, о ней знаю один факт. У неё было очень тяжёлое заболевание мозга, она лечилась в Дюссельдорфе и жила у своего брата Павла, который ей подарил этот самый "Браунинг". У неё были дикие головные боли. Она от них страдала. И Кира Павловна Политковская, племянница её и Сталина, говорила: "А мы Сталина не боялись, мы Надежду Сергеевну боялись. Она была всегда такая суровая и угрюмая".

Какое абсолютно всё это разное.

Л. Васильева: Абсолютно всё разное.

Я ещё раз повторяю, что эта книга стала бомбой, её читали все, её перечитывали.

Л. Васильева: Её переводили на разные языки.

Вы вообще переведены на разные языки.

Л. Васильева: Да. У меня началось это со стихов. Японцы почему-то переводили мои стихи, те, которые покороче. Началось всё со стихов, потом у меня была переведена книга, которая вышла в Англии: "Альбион и тайна времени".

Это когда вы жили в Англии?

Л. Васильева: Когда я жила в Англии, я там написала книгу. Ну, просто потому, что там никакого не было рабочего класса, никаких противостояний, ничего. Просто моя жизнь там.

Это вы жили в Англии, были замужем. Причём жили вполне прилично, могли не писать. Вы могли просто наслаждаться Лондоном.

Л. Васильева: Я замужем была за корреспондентом. Нет, ну мы жили как все советские люди, но жили отдельно от посольства, что было достаточно интересно. Я пошла в посольство и сказала там офицеру по безопасности, что буду принимать гостей, потому что буду писать книгу, что у меня будут бывать разные люди.

Вы должны были это сказать?

Л. Васильева: Нет, не знаю, но меня почему-то никто не заставлял говорить. И я ему сказала, во-первых, потому, что он был симпатичный дядька такой. И, во-вторых, чтобы не было никакой лишней болтовни. Он мне сказал, что только, если вдруг что-то случится… Я ему в ответ заявила, что я никаких государственных тайн не знаю, я очень боюсь прикосновений к себе, и если меня начнут пытать, то я тут же выдам. Но я не знаю, что выдавать. Я знаю только тайны поэзии, и то плохо. Он сказал: "Ради бога, не волнуйтесь. Идите домой. Но если вдруг что случится…" Но ничего не случилось.

Теперь расскажите о музее. Всё-таки он есть.

Л. Васильева: О, да. Несмотря ни на что, вопреки всему. Это началось, когда я написала книгу об отце. Она печаталась в "Огоньке" с продолжением. "Огонёк" тогда был очень читаемым. Это был единственный журнал, где можно было напечататься. И я книгу эту построила так, что там дочь после смерти отца ищет его в жизни. И их предупредила, что это никак не связано. Но и связано с танком Т-34. И я стала получать уйму писем. Мне даже странно было, что рассказ о том, что где-то на заводе во время войны… Там, конечно, были завлекалки у меня. Но все равно, чтобы столько было отзывов!

Рассказывали, что прямо мешками шли письма.

Л. Васильева: Мешками шли письма. Больше того, видимо, доверительная женская интонация в рассказе уходящих людей привлекала. Они мне слали переписку, фотографии, танкисты, так как рассказ о Т-34, писали о своей жизни и о своих друзьях. То есть, это были мешки писем. Они до сих пор у меня есть, не до конца разобраны.

Правда? Вы их храните?

Л. Васильева: Храню. А вдруг пригодятся зачем-либо. Появляется Семён Гейченко, а я с ним дружила. Это директор пушкинского дома-заповедника в Михайловском, который Михайловское поднял из руин. Какой это был замечательный, бесподобный человек! Он пришёл туда с одной рукой и с желанием Михайловское поднять. И он сделал это. С тех пор, как его не стало, я не езжу в Михайловское, не могу. И вот он приехал ко мне на дачу и говорит: "Покажи". Я показываю ему всё, что у меня есть. И письма, и какие-то родительские вещи, и мама собирала что-то, и кто-то из умерших друзей-соратников отца что-то дал. В общем, что-то собралось. С. Гейченко говорит: "У тебя историческое место, та дача, в которой ты живёшь. Через неё (её тогда не было, была опушка леса) шли "тридцатьчетвёрки". Ты это знаешь, это факт. Их вёл полковник Кравченко, танкист. Вот тут, напротив этого места, откуда пошли танки, должен стоять музей. Он сейчас не стоит. Ты делай его тут, на даче и открывай. 16 кв. метров? Хватит. 20 кв. метров неотапливаемой веранды? Хватит. И ничего не думай, кому он будет принадлежать. Пускай бюрократия тебя не касается. Ты делаешь музей и открываешь его". И я его открыла в 1985 году. В некоторых местах танки сбрасывают с постаментов, а я открываю ворота и говорю: "Добро пожаловать в Музей памяти танкостроительства".

Где это? Расскажите. Может быть, не все знают.

Л. Васильева: Это деревня Шолохово по Дмитровскому шоссе. И стал ходить народ. Я почувствовала, что совершенно не во мне дело, а в имени танка. Все знают, что есть такой танк Т-34, но его история мало кому известна. И так постепенно всё это набирало силу, и вдруг я заболеваю. Это 1999 год. Заболеваю, у меня диагноз, потом оказалось другое, во всё это я не верю. Тем не менее, выйдя из больницы, я собираю людей. Это был мэр города Лобни, что находится поблизости, одна женщина из Долгопрудного, очень активная и сильная, и проректор по хозяйской части МФТИ. И я со своей подругой и помощницей. Я им говорю: "Вот этот инфаркт, хотя я в него не верю, у меня был. Поэтому я не знаю, что будет. Мне не хочется, чтобы то, что у меня на стенах пропало. Мы с сыном создали музей, который уже работал.

И сын в этом принимал участие, вам помогал?

Л. Васильева: Да, очень активное. Выстраивал идеологию музея, как, что и где будет. Вот на этой стене будет предыстория танка. И в тот день я понимаю только одно, что эти люди сейчас мне что-то скажут. Мэр Лобни говорит, что он издаст постановление. Женщина говорит, что возьмёт землю. Начальник хозчасти МФТИ говорит, что он привезёт танк. Потому что он вырос в этом танке, который находится отсюда в 20 км, стоит в бывшем хозяйстве академика Лаврентьева. Это Т-34-76, из первых танков. И всё это вместе как собралось. Мэр Лобни потом мне говорит, что теперь дело осталось за мной, нужно написать два письма: одно – Ю. Лужкову и другое – Б. Громову. "Вы же художник слова, вот и пишите". И я за ночь пишу почти под копирку и тому, и другому. К Ю. Лужкову идёт Людмила Ивановна. Она несёт это письмо Ю. Лужкову. А всё складывается один к одному. Он спрашивает: это что, та Лариса Васильева, которая "Душу Москвы"? У меня есть такой четырёхтомник. "Ничего, – говорит, – дам". И называет сумму. Но говорит, что больше не даст. А чтобы попасть к Б. Громову, у меня никого не было. Но я встречаю его на каком-то собрании. Он походит ко мне и спрашивает: "Ну, что вы там строите в области?". Я ему отвечаю: "Да позор будет вам, если не поможете. Нам не на что закончить диораму". И он мне говорит: "Вы скажите, что же вы сразу на меня набрасываетесь?" Я ему рассказываю, что мы строим Музей истории танка Т-34, единственный в мире. И мы получаем и от него помощь. А у этих двух руководителей были не самые лучшие отношения. И мне говорят, а что будет, если приедет на открытие кто-то один из них. Тогда, наверное, не приедет другой. А если они вдруг вместе приедут? Отвечаю, что я тогда встану между ними. "И что вы им скажете?". Я говорю: "А я не знаю. Там мне господь Бог подскажет, что сказать". Потому что это не мой вопрос – их отношения. У меня вопрос совсем другой. А танки, извините меня, защитили всех. Теперь время защищать его музей. Вот так музей и возник.

Я так и знала, что мы будем очень много говорить о танке и о музее. Но всё-таки давайте вернёмся к поэзии. Скажите, что такое сегодня стихи? Или это то же самое, чем они были и вчера, и позавчера?

Л. Васильева: Вы знаете, такого нет. Время 60-х вошло в литературную жизнь. Это было время политики, которая вошла в стихи. Потому что многое было нельзя. И наше поколение как-то подстраивало себя под политическую жизнь. Я, честно говоря, этого не сделала. Потому что считала, что отношения между мужчиной и женщиной, любовь вне и выше всякой политики. Я помню один вечер, сейчас это Театр эстрады. Было очень холодно, но народу было полным-полно. Выступает один поэт и читает стихи. Я даже помню, что это был Феликс Чуев. И он читает стихи о том, что был культ, но личность-то была. Другой поэт, Петя Вегин, который умер в Америке, выходит и заявляет, что не согласен, и читает своё стихотворение "Облака 1937 года". Выходу я в шали и говорю: "А я сейчас прочитаю стихи на вечную тему – о любви". Успех был у всех трёх поэтов примерно одинаковый.

Ну а сегодня?

Л. Васильева: Сегодня у меня как-то и с поэзией уже не просто. Потому что мне стало очень легко. Это называется профессией. А я всегда хотела профессию не очень туда пускать, так как это состояние, что называется, вдохновение.

Уходит состояние?

Л. Васильева: Уходит, когда всё понимаешь. И когда не влюблён. А влюблённость – это тоже интересная вещь.

То есть, поэт обязательно должен быть влюблён? Испытывать это чувство?

Л. Васильева: Безусловно. Вдохновение и влюблённость – это где-то рядом. Я могу быть не влюблена, но вдохновение испытывать.

Не может быть, чтобы вы были не влюблены.

Л. Васильева: Это бывает, бывает и надуманно всё.

Но это бывает же?

Л. Васильева: Ну, конечно же, а как же. Мне в молодости очень сильно помог Пётр Иванович Багратион. Когда я увидела его в учебнике 6-го класса в профиль, я такое количество ошибок не совершила в жизни. Он стал для меня музой и всё. Я прочитала всё что можно и нельзя про него. Лучше бы, чтобы иногда я и не читала, но это был герой! Я понимаю А.С. Пушкина, и я понимаю его любовь к Елизавете Алексеевне сквозь всю жизнь императрицы. И нельзя. Поэтому я и книгу "Жена и муза" написала про неё. Потому что я не могу представить себе, чтобы А. Пушкин каждый раз влюблялся в этих толстых хрюшек и посвящал им стихи.

Кстати, книга "Жена и муза" – это абсолютно другой поворот, правда? То, что вы в ней сделали с А. Пушкиным?

Л. Васильева: Нет. Это сделала не я, а тот же С. Гейченко. Я была в Пушкинских горах, осталась помогать им мусор выносить, и он мне разрешил сидеть в его кабинете. А у него там на полках стояли папки: "Птицы села Михайловского", "Растения села Михайловского", "Люди села Михайловского". И отдельно "Ольга Калашник". Эта девушка была дочкой управляющего, которая родила от А. Пушкина ребёнка, и он умер. И С. Гейченко меня спрашивает: "Ну, что? Хочешь эту папку посмотреть?" Я говорю, что нет. "Похвально. А чего ты хочешь?" – продолжает он. "Я хочу понять одну вещь, но не могу. Ну, не может А. Пушкин влюбляться во всех этих дамочек вроде Вульф и прочих и каждый раз посвящать им стишки. Была одна, и я чувствую её одну. Эти глаза, этот нежный голос, эти "твои небесные черты", этот "снег её лица". Я везде вижу, что она есть. Ну как мне быть, если я это вижу?" Он говорит: "А чего ты волнуешься. В XIX веке это знали. Кстати, А. Дельвиг это знал, поскольку сам был в неё влюблён. Представь себе: мальчика привезли в лицей, завтра у него открытие лицея, и входят Александр и Елизавета. Поют гимн "Александр и Елизавета, восхищаете вы нас". Она – красавица, баденская царевна. Ну как в неё не влюбиться. Они влюбились в неё все. И все посвящали ей стихи. И А. Пушкин посвятил: "В начале жизни школу помню я…". Когда мне С. Гейченко об этом сказал, у меня была только одна мысль: поскорее бы мне всё это бросить, схватить А. Пушкина и читать его под этим углом зрения. И у А. Пушкина всё ложится под этим углом зрения, вся его жизнь. И когда она умерла, он захотел жениться.

А что об этом сказали пушкиноведы?

Л. Васильева: Я бы любую приняла позицию. Жив ещё Валя Непомнящий, мы с ним один университет кончали, он мне ничего не сказал. Понимаете, я не могу разрушать их конструкции. Они на этом всю жизнь построили. Это их профессия, а у меня это не профессия, а состояние. Я просто вижу А. Пушкина. Потом они все не поэты, они не пишут стихи, они не знают, что это такое.

А вот А. Пушкин – это ваше всё? Или есть какой-то другой поэт?

Л. Васильева: Нет. Когда-то я сдавала экзамен С.М. Бонди и сказала, что я больше люблю М. Лермонтова, чем А. Пушкина. Он почти заплакал и отправил меня домой с напутствием, чтобы я завтра пришла к нему и сказала, что больше люблю А. Пушкина. Потому что он не может мне поставить плохую отметку. Ну, пришла я и сказала, что больше люблю М. Лермонтова.

Полностью программу слушайте в аудиофайле.