Academia Юрий Прохоров. "Русский язык в поликультурном пространстве". 2-я лекция

Продолжение лекции доктора филологических наук, профессора, ректора Института русского языка им. Пушкина Юрия Прохорова.

Стенограмма 2-ой лекции Юрия Евгеньевича Прохорова:

Добрый день, садитесь, пожалуйста. 

Мы с вами все умеем говорить по-русски, умеем общаться, но иногда очень интересно посмотреть на то, что мы умеем немножко с другой стороны, изнутри – а как мы это все делаем, как это организовано, от чего зависит, что мы говорим те или иные фразы, те или иные языковые единицы используем. Почему мы понимаем друг друга? Мне кажется, что это очень интересно. И для осмысления, собственно, всех языковых процессов. Что лежит в основе, когда мы начинаем общаться, что является базой? Мне представляется, что базой всего нашего общения, кроме, конечно, нашего желания общаться и нашего желания сказать что-то друг другу и узнать, являются те реальные условия, в которых это общение происходит. То есть та действительность, тот сегмент действительности, в котором в данный момент осуществляется это общение. И мы все свое поведение, так называемое «коммуникативное поведение», строим исходя из этого. В основе – вот та точка, в которой мы начинаем общаться. Еще раз хочу сказать, кроме наших потребностей для вступления в общения, наших потребностей что-то сказать, что-то узнать.
У иностранцев в Москве самая страшная конструкция, которую они всегда нам говорят, «мы ее уже научились произносить, но все равно произносим с трепетом» - это очень простая русская конструкция «это не далеко». Потому что то, о чем москвич говорит «это не далеко», для очень многих из них это почти загранпоездка. Действительно, в нашем сознании именно в Москве, может, еще в двух-трех городах России, когда говорят, что тут 20 минут на автобусе, потом 50 минут на метро, а там уже от метро добежать 20 минут всего, вы представляете, что это означает для восприятия ситуации иностранцем. Недавно в Исландии нам сказали, что надо проехать пораньше, у них сейчас время пробок. Таких пробок я в Москве не видел лет 30, потому что в моем сознании это та редкая ситуация, когда нормально можно ехать. И там же нам задавали вопросы, как только мы вернулись, что там с вулканом, как там с вулканом. В том момент, когда мы были, вся Европа мучилась от вулкана, единственное место, которое не мучилось от него, была Исландия, потому что он был в Исландии, но дул на Европу. Т.е. вот в зависимости от того, в какой точке находишься, совершенно по-другому ты это и воспринимаешь. На территории русской культуры России, независимо от того, находишься ты в Калининграде или находишься ты во Владивостоке, ты будешь абсолютно по-другому в принципе строить свое общение с использованием каких-то других единиц. Если мы говорим самые простые конструкции, «сегодня холодно», только потому, что мы в этой точке были вчера, если мы говорим «сегодня жарко» - то же, по той же причине мы соотносим это с нахождением в том или ином времени и действительности. И мне кажется, говоря о речевом общении, как раз мы должны исходить из того, что вот у нас есть действительность, мы находимся в ней, мы что-то о ней знаем, и вот есть определенная совокупность нашего знания об этой действительности, которую мы используем, когда мы строим какие-то свои высказывания. Если мы произносим фразу «туда можно доехать на метро», мы заранее знаем, что в этом городе есть метро, как им пользоваться и все, что с этим связанно. Если мы говорим «надо купить то-то», мы в принципе предполагаем, что это есть, что это стоит столько, что мы в силах это купить и т.д., и т.п. Т.е знание нашей действительности соотносится еще с некоторыми элементами, которые очень взаимосвязаны. Но что это за знания, почему стоит «Т»? Потому что эти знания в нашем сознании существуют в форме определенного текста. Т.е. если мы говорим, что мы в Москве что-то делаем, то мы знаем: Москва то-то, такие-то условия существования и т.д. Переезжая куда-то в другое место, мы знаем это там. Постоянное изменение действительности приводит к тому, что постоянно меняется совокупность элементов этого текста. Вот что-то появилось новое, мы восприняли это и знаем, что текст чуть-чуть изменился, но самое главное, мы никогда не говорим этим текстом. Мы, исходя из того, что знаем действительность, знаем что-то о ней, строим свое общение на базе вот этих двух знаний. И то, что мы воспроизводим своим общением, основано на этом и поэтому это находится в некотором отрыве от представления вот этих вот составляющих. Это, как мне представляется, и есть то, что мы эксплицируем, наше знание действительности, знание текста. Мы это эксплицируем в дискурс. Дискурс – это то, что является базой нашего общения, основанного на эти элементах и мы произносим, исходя из того, что эти знания у того, с кем мы говорим, соотносимы с нашими знаниями. Если не соотносимое, мы задаем вопрос, а что это означает. А почему это так? И тогда мы начинаем какие-то элементы текста тоже раскрывать. Значит, у нас есть действительность, есть текст и есть еще третья составляющая - «дискурс». И в принципе, этих трех составляющих хватает вполне для реальной организации нашего речевого общения. Я понимаю, где я общаюсь, я понимаю, на основе каких знаний я осуществляю свое общение и я знаю, что на этой базе я могу произнести. Действительность, определенный примат действительности, конечно, есть, но вот эта схема работает как некая голограмма, представляете, что это такое, да? В каждый конкретный момент видна одна составляющая. Хотя две, так сказать, внутренне там существуют. Вот я попадаю в Москву и я начинаю ориентироваться в этом громадном городе и т.д., и т.д. У меня появляются какие-то новые знания, входящие в текст, и я начинаю по-другому это говорить. Второй вариант: действительность поменялась, у меня новый текст, новый дискурс. Но в ряде случаев дискурс тоже может играть определяющую роль. Когда мы начинаем с кем-то общаться, мы ожидаем от него определенной формы высказывания. Как только эта форма высказывания, мы слышим, меняется, голограмма поворачивается в другую сторону, мы соотносим с тем текстом, который у нас есть, к чему может относиться это дискурс, и мы по-другому воспринимаем говорящего, как некий элемент действительности. Мне кажется, это чрезвычайно важно – понимание этой очень мобильной, но очень строгой составляющей, которая и определяет то, как мы варьируем наше общение в каждой конкретной ситуации. Даже когда это происходит внутри одной действительности. Мы уже говорили о том, что в зависимости от точки действительности, это будет тем или иным образом сформулировано. Мы очень часто считаем, что мы знаем, мы знаем и мы можем сказать. И вдруг выясняется, а дискурс всеобъемлющ, что мы чуть неточно знаем, чуть неточно оцениваем действительность и то, что мы произносим, вдруг приводит к нарушению нашего восприятия. Это проявляется на любом уровне, это проявляется и на вербальном, и на невербальном уровне. Вот как только изменяется действительность, происходит сбой: я что-то знаю и чего-то не знаю. Я произношу и я попадаю или не попадаю в ту ситуацию общения, которая присуща тем, кто находится в этой действительности и тем, кто точно знает, как это происходит. Я могу привести несколько таких примеров, как мне кажется, вполне показательных, потому что этот пример вроде бы в нашей действительности. Вот те же самые наши Москва и Петербург. На конгресс, международный конгресс преподавателей русского языка и литературы приехало около 1000 русистов. Все свободно владеют русским языком, все прекрасно знают русскую культуру и почти все они, кроме жителей Петербурга, в первый же вечер попали в ситуацию, которую никто из них не предсказывал. Потому что чуть изменилась действительность и чуть не хватило знания текста. Мы все пошли вечером после прогулки к гостинице и 50% до нее не дошло. Нам в голову не пришло, в нашем сознание не было, что разведены мосты. Мы видим гостиницу, а попасть в гостиницу можем только через 4 часа, когда мосты сведут. Для жителей Петербурга это была тоже неожиданность, говорят, ну как, ну мы-то знали, мы просто не догадались вас предупредить, что мосты вас отрежут от гостиницы. Вот, казалось бы, маленькое такое незнание действительности привело в общем к очень интересным последствиям, еще 4 часа все гуляли по белым ночам Петербурга.
Значит, как только меняется чуть значительнее действительность, сразу возникает гораздо больше проблем. Это проблемы, которые возникают у любого носителя русского языка попадающего в другую культуру и у любого иностранца, который приезжает и попадает в нашу культуру. И это сказывается не на каких-то глобальных различиях, это сказывается прежде всего на самых обиходных вещах. Вот я уже сказал, это «не далеко», да, это очень сложно воспринять.
«Тепло-холодно». Знаменитый рассказ, о том, как Большой театр гастролировал в Египте и наше прима, сев в машину вздохнула, вздохнула, что очень жарко, на что ей водитель сказал: «Да, мадам, у нас в этом году удивительно холодная весна». Потому что это разные были вещи. Мы по теории знаем, что в другом полушарии сейчас зима, те, кто смотрят футбол, слышат комментарии: «Да, здесь попрохладнее, чем в другом городе, где играют футболисты, здесь всего 24 , но надо учесть, что у них сейчас зима». Конструкцию, которую мы в своей действительности не можем себе построить, конструкцию, которую мог построить мой коллега, когда я спросил: «Как у вас в Якутске?» А Якутск в нашем сознание – это что-то очень холодное, понятно, да? Хотя там бывает и +35, резко континентальный климат. .Он сказал: «У нас сейчас около тридцати». Понятно. Но потом добавил фразу, что некоторые уже надели зимнее. Для нашего сознания непонятная фраза, это можно понять только в Якутске. Потому что до 30 можно ходить как угодно, а зимнее – это унты, это шубы в пол, это меховая шапка и т.д. Все остальное, то, что в центральной полосе называется «зимним», там к зимнему не имеет никакого отношения.
И вот при действии этой голограммы не только языковые явления, но еще и вся совокупность наших моделей общения начинает себя тоже проявлять. Мы иногда думаем, что вот, сказали, восприняли – это нормальная модель, но мы забываем, что наше общение очень во многом состоит еще из тех элементов, которые сейчас исследователи называют «коммуникативное поведение». Потому что мы можем ничего не сказать, но мы можем установить контакт или нарушить контакт.
Коммуникативное поведение – это совокупность правил организации общения, вербального или невербального, представителей определенной лингвокультуры. И вот это тоже очень четко можно проследить на любом этапе нашего общения. Есть правила коммуникативного поведения внутри данного социума – старшие, младшие, мужчина, женщина. Социальное равенство, социальное неравенство. Есть свои правила коммуникативного поведения. Но если мы возьмем соотношение разных культур, разных действительностей, то здесь это появляется наиболее ярко. И поскольку мы все-таки говорим о той ситуации, в которой русский язык рассматривается как определенный предмет, русский язык как иностранный, что очень важно в современном обществе, то на это нужно обращать самое пристальное внимание. Потому что и наши собственные контакты на русском языке, на другом любом языке, с представителями любой другой культуры, должны подразумевать, что мы осознаем специфику вот этого коммуникативного поведения. Она проявляется на любом уровне. Очень интересно посмотреть, как общаются стоя рядом представители разных культур. Все время происходит такое небольшое переминание с ноги на ногу, не потому что стоять тяжело, а потому что у разных культур разная дистанция общения. Есть культуры, у которых дистанция меньше моей, и вот он стоит слишком близко, он вторгся в мое пространство. Что я делаю? Я делаю шаг назад, выравнивая дистанцию под свою. Что у него произошло? Ему стало далеко. Он встал на свою дистанцию. И вот обратите внимание, это происходит всегда, особенно, если стоит многонациональная аудитория.
Казалось бы, какая разница, громко или тихо ты говоришь. Но у нас в институте был совершенно потрясающий аспирант из Китая, который владел русским языком так, что мы его приглашали на день открытых дверей. Когда дети приходили с родителями, родители слушали этого китайского аспиранта и надеялись, что мы так же, носители русского языка, обучим такому же русскому языку, если он так говорит. Я его спросил, когда он вернулся домой: в Китае что тебя больше всего потрясло, когда ты вернулся домой? Он подумал и сказал: «Как же мы кричим». Уровень звука, который мы воспроизводим, это тоже национальная культурная специфика. Англичане, когда слышат беседу компании русских, удивляются, что дело сразу не доходит до драки, потому что на английское ухо мы кричим. На наше ухо мы так же удивляемся, когда китайцы беседуют между собой, это очень громко. Если учесть, что еще мы не различаем вот эту тональность китайского языка, но чувствуем ее, всплески вот эти звуковые, то у нас совершенно другое восприятие происходит. И это очень важно, потому что как только ты попадаешь в состояние дискомфорта, от того, что слишком громко или слишком тихо, первая твоя реакция – изменить это состояние или прекратить общение. Если будет стоять слишком близко, я найду вариант, как выйти из этого общения. Потому что мне это не удобно. Если слишком громко или слишком тихо, я тоже начинаю искать, каким образом это решить. Как двигаться, какие жесты возможны, какие невозможны. Нам кажется, что мы естественный жест сделали в какой-то ситуации общения, ну я не привожу самый классический пример болгарского русского «да и нет», да? Все болгары знают, что наоборот, и мы знаем, что наоборот. Мы только не знаем в ситуации общения с болгарами, кто на каком языке головой крутит, то ли он крутит из уважения ко мне – «да», то ли это «нет», что это? Начинаются выяснения, на каком языке я пошевелился. Казалось бы, самое простое, поздороваться за руку: где-то принято, где-то не принято. Где-то принято при встрече три раза так обнять и похлопать. Где-то можно при встрече поцеловаться, где-то категорически нельзя, это будет нарушение всех правил приличия. Но нам кажется, что мы ничего не нарушили, мы просто выступаем в своей роли, в своем коммуникативном поведении. И поэтому когда мы строим дискурс, мы тоже исходим из своего коммуникативного поведения. Как мы сказали бы или сделали бы исходя из наших правил, к которым мы привыкли. И иногда попадаешь в очень неудобную, странную ситуацию, когда небольшое изменение действительности, хотя тебе понятное, приводит к тому, что это сказывается только на одном – на нарушении вот этих правил коммуникативного поведения, а это всегда очень чревато. Ну, представьте себе, если мы привыкли подавать руку, мы протягиваем руку, а тот, которому мы ее протягиваем, не привык это делать. Вот и наша рука повисла. Он руку не пожал, я следующий раз к нему подойду? Я подумаю, да. Потому что он нарушил мое правило, он свое не нарушил, но для меня это будет нарушением моего правила. Хотя, наверно, для него тоже очень странно, чего я руку протянул, мы уже сегодня здоровались. Мы, попадая в эти ситуации, рефлекторно начинаем действовать по своей модели.
Меня поселили в Берлине в очень симпатичную семью пожилых немцев, где я должен был неделю прожить. И они мне долго показывали – вот моя комната. Я вошел, там очень холодно. Они увидели по моей реакции, что там холодно и говорят, ну тогда мы перепрограммируем отопление. Все понятно, только я не понимаю, что они собираются сделать и как. Вошли в ванную, там еще холоднее. Они опять на меня смотрят: ну, мы перепрограммируем, когда вам надо. Я говорю, а теперь объясните мне абсолютно понятное слово «перепрограммировать». На любом языке понятно, просто я не понимаю, что вы собираетесь делать. Повели на кухню, где показали шкафчик, где в каждой комнате отопление подключают в определенное время. И вот когда мне это объясняли, я понял вещь, казалось бы, с этим не связанную. Я понял, почему так много немецких пенсионеров в декабре и январе попадаются где-нибудь в Тунисе или еще где-то. Потому что дешевле купить путевку туда, чем отапливать дом в Берлине. Его нужно все время программировать. Они мне объяснили, как пользоваться электрочайником, я с удовольствием слушал объяснения. Не стал говорить, что в моем доме эти чайники горят с незавидной регулярностью и потом они спросили, буду ли я чай, я сказал, да, пожалуй, выпью. И дальше они задали вопрос, после которого я сказал: «Знаете, пожалуй нет, пожалуй, я чай не буду». Это была единственная моя реакция на этот вопрос. Они спросили: «Сколько чашек»? Вопрос, который поставил меня в тупик. Не только потому, что я не догадывался, сколько чашек я выпью, у меня не было такого плана – выпить две или одну чашку. Меня поставил вопрос в тупик, потому что он нарушил абсолютно привычное, мне казалось, для абсолютно бытовой ситуации коммуникативное поведение. Никогда по-русски нельзя спросить, сколько чашек вы будете, но мне почему-то сразу не захотелось пить. Они уехали через два дня, оставили мне все, что нужно. Первое, что я сделал, - два дня я держался, - первое, что я сделал, я залил полный чайник, включил его и ушел гулять. Мне нужно было снять стрессовую ситуацию от дискомфорта этого коммуникативного поведения.
Мы делаем какие-то поступки, не очень ориентируясь на то, как они будут восприняты другими. Вот лекция в Китае, сидит 100 человек, кто-то различает представителей восточных стран, кто-то не различает, но даже если различаешь, картинка для глаза непривычная и очень трудно сосредоточиться на лице. А ведь мы, кроме того, что для нас они очень похожие все, но мы для них тоже очень похожие все. Они нас тоже не очень различают, мы все светлые для них и т.д. Я не знаю, какой реакции ждать. Вот как будет меняться при том, что я говорю, их лицо? Вот я знаю. Когда общаешься с китайцем, он почти всегда улыбается. В моем понимании – это доброжелательность, расположенность и т.д. В конце, после этой улыбки, после моего вопроса я получаю «нет». Психологически… Я начинаю думать, а что же ты все время улыбался, а? Это нормально, это модель общения. Да, доброжелательно внешне.
Когда делали одно учебное пособие, меня мой западногерманский коллега, тогда еще западногерманский, тогда еще 2 Германии было, коллега сказал, надо написать отдельную статью, почему русские так мало улыбаются. Да, очень для многих мы мало улыбаемся, это же надо объяснить, что если для очень многих улыбка – это показатель его, «у меня все хорошо», американская улыбка, допустим, еще какая-то, то наша улыбка – это, прежде всего, показатель моего отношения к человеку. Почему наличие вот этой китайской улыбки я воспринимаю так, да? Что, согласится? Нет, не согласен. Наша улыбка, она просто имеет абсолютно другое значение. И мы, когда улыбаемся, это некая гарантия предрасположенности к общению.
Мы абсолютно по-разному реагируем на какие-то знаки внимания. Там же это было, давно, после лекции идет по проходу девушка, несет букет цветов и, наверно, уже подойдя только вплотную ко мне, она поняла, что что-то не то, потому что у меня на лице было изумление. Это был букет искусственных цветов. Искусственные цветы в нашей традиции, в общем, так не вручают, но при этом наша фраза «надо купить цветы» подразумевает, что мы знаем, для чего. Поедем мы там, в гости, на кладбище, еще куда-то. Представители другой культуры удивляются, почему, если двое принесли по пять роз, наша хозяйка обязательно одну отставляет. Объясняя, «потому что должно быть нечетное». Почему? Не можем объяснить.Совершенно была прекрасная картина: мы шли и представители нескольких стран были, две мамаши везли коляски, я посмотрел в коляски, ну, понимаете что из коляски торчит только нос, а по нему нельзя определить, кто это, по носу. Вот я говорю: «Какие у вас симпатичные девчонки!». Все иностранцы спросили, а как это мне удалось по кончику носа определить, что это девчонки. Ну, мы-то знаем, по чему определяют коляски – по ленточке, у них были розовые ленточки. Понятно, что не мальчишки, у мальчишек были бы голубые. Поэтому весь набор вот этих элементов, он чрезвычайно важен для организации общения.
Мы очень часто говорим вроде бы правильно, но сопровождаем это каким-то жестом, каким-то движением, каким-то поступком, мы нарушаем даже то, что мы сказали. Для представителя другой культуры это просто может быть прямо противоположным явлением. Мне кажется, что это осознание, особенно важно, если нам приходится как представителям русской культуры, на русском языке общаться с представителями другой культуры, говорящими на русском языке. Мы даже здесь должны определенным образом понимать, что мы с ними общаемся по-русски, но некоторые элементы они воспринимают по-своему. Потому что это то, в чем мы выросли, вот эти неуловимые какие-то элементы нашего коммуникативного поведения, они оказываются сильнее, чем правильно сказанное по-русски.
Когда далекие культуры, проще показывать. В том же самом Китае ситуация. Я спрашиваю: «Мы в 5 часов встречаемся?» Сережа переводит на китайский язык. И моя логика: он перевел на китайский, ему ответили по-китайски, он мне переводит «да, в 5» или «нет, в 6». И потом я его спрашиваю: «Сереж, а что это было??». Потому что логика была такая: я спросил по-русски «в 5?», Сережа сказал по-китайски, ему ответили по-китайски, Сережа спросил по-китайски, ему ответили по-китайски, Сережа меня переспросил «в 5?», я говорю «в 5», Сережа сказал по-китайски, ему ответили по-китайски, Сережа сказал по-китайски, ему ответили по-китайски, он мне говорит «да, в 5». Я говорю: «Сереж, а что было в середине?». Он подумал и сказал: «Общение». А потом подумал и сказал: «А вы же не знаете, как, с нашей точки зрения, вы грубо общаетесь». Спросил – ответил, спросил – ответил, спросил – ответил… И он мне объяснил что было. Уважаемый человек спросил «в 5?». Сережа как переводчик перевел своему начальнику, уважаемому человеку. Тот спрашивает, «в 5?». По китайской модели общения старший начальник должен как бы посоветоваться с нижестоящим и поэтому он его по-китайски спрашивает, что Сережа думает по этому поводу. Сережа тоже китаец, он понимает, что нужно начальнику ответить, что все-таки думать должен он, в 5 это или не 5 будет, и вот как начальник скажет, так оно, наверно, разумно и будет. Поскольку прошло какое-то время, китайский начальник спрашивает, вы выясните у русского уважаемого, может, ему уже в 6 надо, а не в 5... И вот так было построено общение. Вывод был неожиданный даже для него: «а вы не представляете, как же вы, с нашей точки зрения, грубо общаетесь, потому что нету вот этой модели общения». Иногда бывает наоборот: идеальная модель вроде бы соблюдаются, но она другая. Вот представьте, для носителя русского языка, русской культуры, каково получить письмо, которое я получил, начинается со слов «разрешите причислить Вас». Две мысли одновременные во мне возникли. Первая – гордость, а вторая – сожаление, потому что, на мой взгляд, рано, да? Потому что русское языковое сознание: «причислить» - это уже вот ТУДА. Оказалось, нет, это просто очень вежливая конструкция, переведенная из другой культуры. Причислить в международную редколлегиию журнала по славистике Даккарского университета. Но слово «причислить» оказалось нарушением таким, которое надолго на меня произвело впечатление и до сих пор помню.
От японского ректора получаю письмо, в котором он спрашивает, как я себя чувствую, как себя чувствуют себя мои родные, как у нас погода, как что, а в конце – письмо связано только с одним, – он сообщает, что командированный преподаватель вовремя приехал на работу в университет и приступил к работе. Вот ради последней фразы нужно было образовать все это общение. Про погоду, про родных и близких, иначе было бы крайне невежливо: сообщаю вам, что такой-то такой-то приехал – это очень грубая форма. Но даже в нашем родном языке, в родной культуре, сколько я ни получаю этих писем, меня всегда немножко коробит, когда письмо из посольства заканчивается фразой «разрешите подтвердить Вам наше весьма высокое уважение». Это стандартная дипломатическая форма, «весьма высокое уважение». Но в моем восприятии оно, конечно же, высокое, но не очень, да? Ну так, весьма высокое, но до высокого еще не дотягивает. И вот мне думается, что все вот эти примеры, их можно приводить до бесконечности, потому что как только мы попадаем в действие этой голограммы, начинает работать все. Начинает работать минимальное незнание элементов действительности, минимальное неправильное, неточное перенесение своего знания на другую действительность. Моментально некорректный выбор языковых единиц для организации дискурса, потому что я исхожу из того, что вот мое знание, вот моя действительность и вот мой дискурс. И плюс все это еще осложняется тем, что в любой ситуации общения мы начинаем себя вести как представители той культуры, в которой мы воспитывались или говорят, «прошли социализацию». Это рефлекторные модели моего поведения. Которые тоже могут не очень совпадать в разных культурах.
Если обратиться к состоянию русского языка еще немножко, то очень был интересен вопрос, очень меня интересовал. Вот носители русского языка, проживающие в других государствах, говорящие по-русски. И я как-то просто задался задачей, целью их спросить: вы говорите по-русски как представители русской культуры? И очень многие отвечали – нет. Я говорю по-русски, поскольку я родился в Литве, как литовец. Коммуникативное поведение у меня литовское, когда я говорю по-русски. Коммуникативное поведение тех, кто родился в русской семье за рубежом – идеально говорит по-русски, я знаю даже представителей еще… дети первой волны эмиграции, сохранившие великолепный русский язык, но модель поведения уже сложилась, конечно, французская, немецкая и это естественно, потому что он прошел социализацию в этой действительности и он очень четко реагирует на то, что здесь происходит несовпадение. При условии, что русский язык может быть идеальный, но я слышу и даже, может быть, не слышу, а чувствую, что это говорит человек не выросший в русской культуре. Хотя многие из них говорят по-русски лучше, чем половина выросших в русской культуре, но это уже претензии к тем, кто вырос в этой культуре. Мне кажется, что это тоже чрезвычайно важно.
И еще одна очень важная составляющая. Если вернуться к коммуникативному пространству, мы, еще раз хочу подчеркнуть, мы умеем общаться в определенных коммуникативных пространствах, но очень часто мы стараемся обучить языку или обучиться языку как бы глобально. Я это называю немножко филологически, т.е. выучить все правила, все исключения, забыв иногда про коммуникативное поведение и еще про что-то. Если мы сами не можем ориентироваться во всех пространствах, то понятно, человек, выросший в другой культуре, в другой действительности, у него есть реальная потребность общаться в конкретных коммуникативных пространствах. Может быть, от самого высокого, с точки зрения организации структуры этого общения, - филологического, где заложена вся система, может быть, в конкретной определенной ситуации, в которой ему нужно объясниться по-русски. И это приводит, на мой взгляд, к совершенно другим моделям нашего отношения к тому, чему мы обучаем. Если приезжает не филолог и я его начинаю заставлять читать Пушкина, а ему нужно общаться в экономической среде, в юридической среде, в еще какой-то... Да, возникают вот эти коммуникативные пространства с тем русским языком и с той национально-культурной спецификой, которая есть в этих коммуникативных пространствах. Когда мы стали выходить в мировую экономическую систему, иностранцы очень долгое время не могли понять, когда им представляются «я генеральный директор фирмы». Потом выясняется, что кроме генерального директора там есть еще бухгалтер и уборщица. Потому что «генеральный директор» - сразу возникал вопрос, к кому из ваших директоров можно обратиться по вопросам сбыта? К кому из ваших директоров можно обратиться по вопросам закупок? Если он генеральный, значит, должны быть по принадлежности еще директора, а выяснялось, что это все он. И самое интересное, что психологически очень плохо действовало на партнеров, потому что не по чину берешь. Если ты генеральный, то я понимаю, что это за фирма, а если ты генеральный над уборщицей и бухгалтером, то вопрос, буду ли я с этой фирмой связываться. Это приводило вот к таким реакциям. Наши иностранцы-экономисты, изучающие язык, очень четко знают, какие языковые единицы используются в их национальной экономической, а какие с этой сферой связывать нельзя. Профессионал-экономист никогда не среагирует на предложение в «баксах», только в долларах, потому что это разные коммуникативные пространства. Он экономист, он с этим не связывается, у него свое коммуникативное пространство.
Когда наши туристы выезжают, тоже очень интересно, потому что происходит, даже при наличии хорошего русского языка, происходит сбой в коммуникативном поведении. Потому что только мы считаем, что они восхищаются, что мы приезжаем и начинаем сорить деньгами. А они не восхищаются, их это крайне настораживает и напрягает, тоже происходит определенный сбой. Мне кажется, что вся эта проблематика чрезвычайно важна, потому что сейчас русский язык стал языком такого широкого общения в разных ситуациях – внутрикультурных, понятно, околокультурных, да, тоже нужно учитывать, внешнекультурных, очень много его. И мы уже имеем дело с этим внутрикультурным проявлением. Так сказать, вне культурным, когда с тобой говорят по-русски и ты не можешь определить, на какой это основе, что тоже мешает коммуникации. Мне думается, что это одно из таких очень важных сейчас направлений исследования русского языка, потому что это действительно ситуация в определенной степени новая и для исследователя, и для пользователей, когда русский язык наш, которым мы пользуемся, вдруг проявляется в совершенно разных таких направлениях.
Вопрос: Юрий Евгеньевич, Вы очень много путешествовали, как я поняла, и часто очень нас интересует такой вопрос, как к нам относятся за границей к русским? И если что-то шокирует их, то что именно. Какие-то есть аспекты основные? Чего нам следует там избегать?
Ответ: Спасибо за вопрос, я бы только несколько уточнил, я не много путешествовал, я много выезжал по работе. Это немножко другое, да? Вы знаете, нет, не шокирует. Шокирует, в принципе, то, что шокирует всех и всегда, и нас шокирует, и там шокирует. Это некая некорректность поведения. Допустим, просто нарушение каких-то этических норм, нарушение некоторых правил очень такого приоритетно равноправного отношения во многих странах к представителям любой профессии. Мы еще немножко в самых обиходных вещах привыкли к тому, что если это официант, то можно поменять тональность. Там посетитель ресторана и официант – это люди, находящиеся на абсолютно равных позициях, потому что я пришел, в данном случае – клиент, но это может поменяться. Там вот нету такого нашего немножко пренебрежительного отношения к каким-то таким сферам общения. В принципе, поскольку нас сейчас очень много, то надо сказать, что постепенно привыкают.
Вопрос: У меня вот такой вопрос. Сейчас, на мой взгляд существует такая тенденция, что культура даже в определенном коммуникативном пространстве… в разные времена она очень изменчива. Как Вы смотрите на эту тенденцию, что между разными культурами постепенно стираются вот эти вот резкие границы, которые, на мой взгляд, существовали раньше. Потому что мы сейчас, и Вы, наверно, со мной согласитесь, мы не можем сказать, что наша сегодняшняя, современная культура аналогична с культурой, которая была 100 лет назад.
Ответ: Спасибо за вопрос. Вы знаете, я, конечно, не могу согласиться, потому что вот то, о чем я говорил, о соотношении действительности и нашей модели общения, 100 лет назад была другая действительность. То, на что мы сейчас тратим 5 минут, мы тратили несколько суток. То, что сейчас мы получаем информацию, вы получаете в компьютере, ну, в 1000 раз больше, чем я в вашем возрасте, безусловно. И естественно, что модель современного общения и модели проявления культуры в разных коммуникативных пространствах опираются на сегодня. Это абсолютно, на мой взгляд, нормально, мы можем в силу сохранения традиций и культуры использовать все те элементы культуры, которые были. Но мы находимся в современной культуре, с современным языком, современными ритмами, современной скоростью и в современной оценке тех или иных элементов действительности, в которых мы находимся. Потому это естественно.
Вопрос: Скажите, пожалуйста, Юрий Евгеньевич, как Вы относитесь к вопросу по стереотипам общения. Особенно в обучении русскому языку как иностранному для нас, из далеких стран?
Ответ: Вы знаете, что ценность стереотипа очень велика, иначе б нам приходилось бы каждый раз придумывать что-то новое. Мы, конечно, действуем в своей культуре по имеющимся у нас стереотипам и то, что я говорил в отношении коммуникативного поведения, да, здесь происходит нарушение стереотипа. Я совершенно не уверен, что любому иностранцу, изучающему русский язык, надо переходить на эти стереотипы. Мне кажется, что достаточно для корректного общения понимать, что это проявление моего стереотипа, а это проявление моего стереотипа. Всегда можно уточнить, объяснить, потому что перейти на другой стереотип… Он поэтому и стереотип, что я рефлекторно все это делаю, это очень сложно. Для этого нужно очень долго находиться в этой действительности. И со временем это станет тоже стереотипом, повторенное 100000 раз на 100001 станет родным и близким. Но поскольку эта ситуация крайне редкая, то мне кажется, что главное, приняв культурное общение, осознавать, что если есть какой-то сбой и недопонимание, скорее всего, это просто разные стереотипы для данной ситуации.