Сергей Стиллавин и его друзья "Легенда о Хоакине"

СТИЛЛАВИН:  Я приветствую в гостях в нашей студии мужчину, с которым, можно сказать, каждый день вижусь в коридорах нашего дома общего, мы здороваемся, но никогда не разговариваем, потому что мы знали, что однажды это произойдет, и зачем растрачивать силы перед эфиром.

ВАХИДОВ:  Сергей в этот момент спешит домой.

СТИЛЛАВИН:  А Эрнест на работу.

МАЦКЯВИЧЮС:  Нет, когда мы встречаемся в буфете, мы разговариваем.

СТИЛЛАВИН:  Эрнест Мацкявичюс у нас в гостях сегодня. Эрнест, доброе утро.

ВАХИДОВ:  Доброе утро.

СТИЛЛАВИН:  Журналист, телеведущий. Вот он так покровительственно назвал нас ребятами: здравствуйте, ребята. Эрнест, пару слов буквально про наш предыдущий час, поскольку ты обязан в своей работе, я уверен, что мужчину нашего прелестного не надо представлять, все знают телеканал «Россия-1», все знают новости и все знают Эрнеста давно-давно, уже много лет, хотя выглядит он очень молодо. И вот это один из тех вопросов…

ВАХИДОВ:  Мы стареем быстрее в нашей радиостудии.

СТИЛЛАВИН:  Это один из тех вопросов, которые, если удастся сэкономить немножко времени от нашего основного большого разговора, я Эрнесту задам, потому что он относится к числу, ты знаешь английский язык, естественно, там есть такое «бэби фэйс» выражение, когда человек, годы идут, а лицо не меняется, человек все время молодой.

МАЦКЯВИЧЮС:  Да нет, у нас просто прекрасные гримеры, которые оказывают нам виртуозные ритуальные услуги, поэтому мы все время выглядим, как живые.

СТИЛЛАВИН:  Эрнест, просто это человек, который тоже работает со словом, и ответственность у тебя тоже очень большая. Может быть, в объеме ты говоришь меньше, чем мы, потому что у нас все-таки 4 часа разговора.

МАЦКЯВИЧЮС:  Да, иногда не хватает тех объемов, которые существуют.

СТИЛЛАВИН:  Тем не менее, ты тоже согласен с нами, наверное, что есть проблема большая сегодня с нашим языком.

МАЦКЯВИЧЮС:  Есть проблема. Я вообще, когда слушал вашу программу в машине, когда ехал сюда, я подумал, что очень хорошо подхожу для темы, как стать русским.

СТИЛЛАВИН:  Ты до 10 лет жил в Литве?

МАЦКЯВИЧЮС:  Да, до 10 лет жил в Литве, но потом, безусловно, переехали мы в Москву. Я, правда, учился в русской школе в Литве, там были и есть до сих пор русские и литовские школы, у меня мама русская, а папа литовец. Поскольку воспитывался в маминой семье, в основном, то соответственно пошел в русскую школу, потом переехали в Москву, здесь тоже пошел в русскую, не в литовскую школу.

СТИЛЛАВИН:  Шутит, в этом месте шутит.

МАЦКЯВИЧЮС:  Это да,  такая литовская попытка пошутить. И потом уже, собственно говоря, русская культура, менталитет, ну, и русское чувство юмора, тоже они впитывались мною в течение всех последующих лет.

СТИЛЛАВИН:  Ну, видишь, как-то очеловечился в глазах сразу аудитории.

МАЦКЯВИЧЮС:  Знал ли я, бедный литовский хуторянин, что когда-то буду сидеть в студии «Маяка».

СТИЛЛАВИН:  Да, Эрнест, но повод-то у нас высокохудожественный для разговора, на самом деле. И,  ты понимаешь, мы люди, ты должен только сейчас и как товарищ наш старший…

ВАХИДОВ:  Понять нас.

СТИЛЛАВИН:  И как человек, владеющий темой, ты должен понять, что мы люди, тянущиеся к искусству.

ВАХИДОВ:  Как и к русскому языку.

СТИЛЛАВИН:  Мы очень много раз, ну, я раза два, наверное, в своей жизни разочаровывался в большом искусстве, потому что любому человеку нужен грамотный провожатый, который бы объяснил, как это все устроено.

МАЦКЯВИЧЮС:  А ты сразу на Тангейзера.

СТИЛЛАВИН:  Вот, уже шутки по-русски пошли.

ВАХИДОВ:  По-другому бы новости и новостные блоки воспринимались на нашем главном телевизионном канале.

СТИЛЛАВИН:  Если бы подшучивал, да? Ну, это было бы «В субботу вечером».

ВАХИДОВ:  Такая режиссерская версия.

СТИЛЛАВИН:  Эрнест, правда, это все равно, что человека, грубо говоря, без водительского удостоверения посадить за руль и сказать: езжай. Вот тебе надо уехать куда-нибудь в Вологду, например, из Москвы. Так же и человека, который идет в театр, мы сейчас, может быть, наши слушатели даже удивятся, некоторые молодые особенно, что мы будем говорить с Эрнестом о театре, но сейчас правда вся вскроется. Нужен провожатый человек, который бы рассказал все, объяснил, то есть ты к нам вот так относись, хорошо?

МАЦКЯВИЧЮС:  Хорошо, легко.

СТИЛЛАВИН:  Потому что, если человек поймет, ему сразу станет интересно. А не интересно всегда то, что не понятно. Эрнест, пожалуйста, давай тогда с предыстории, с папы.

МАЦКЯВИЧЮС:  Ну, вот мы как раз и начали об этом. В 10-летнем возрасте я переехал с мамой в  Москву, потому что мой папа в это время учился в ГИТИСе и уже создал студию пантомимы, которая впоследствии переросла в московский, сначала он назывался ансамбль пантомимы, а потом стал Театром пластической драмы. И в тот момент, когда он нас позвал, он уже прочно пустил корни и, в общем, обрел, можно сказать, новый дом в Москве. И как-то было принято такое решение, что надо ехать сюда, в Россию. Театр был уникальный в своем роде, и отец экспериментировал с пантомимой, он вообще был артистом пантомимы и был признан даже лучшим мимом Прибалтики. Но потом ему в какой-то момент показалось, что пантомима это достаточно ограниченный вид искусства, который кроме вот этих этюдов «стеночка», «канатик»…

СТИЛЛАВИН:  Демонстрирует стеночку и канатик. Вы все понимаете, как это. В брейк-дансе используются эти движения.

МАЦКЯВИЧЮС:  Конечно, я брейк-данс от отца и учился, в общем-то, танцевать, он мне очень помог.

СТИЛЛАВИН:  Правда? Нет, серьезно?

МАЦКЯВИЧЮС:  И в студию пантомимы тоже ходил и плотно достаточно занимался. И, собственно, с этим начал экспериментировать и пошел от обратного, от драматического искусства, драматического артиста, брал драматического артиста и начинал обучать его всем вот этим пластическим балетным, цирковым, гимнастическим и прочим уникальным премудростям.

СТИЛЛАВИН:  Заставляя при этом молчать?

МАЦКЯВИЧЮС:  Заставляя при этом молчать.  Ну, потому что молчание штука такая достаточно красноречивая.

СТИЛЛАВИН:  Ну, мы сегодня выяснили в прошлом часе, что люди, которые обычно разговаривают нецензурно, когда хотят выругаться, молчат. Самый сильный посыл.

МАЦКЯВИЧЮС:  Я обратил внимание, что после того, как это сказали, в студии воцарилась тишина.

СТИЛЛАВИН:  Наконец-то выговорились.

МАЦКЯВИЧЮС:  Ну, на самом деле, это немножко такое утрированное, гипертрофированное объяснение, но, по сути, так оно и происходит. И вот я вообще, чем больше говорю, тем больше убеждаюсь, что молчание – золото.

СТИЛЛАВИН:  Ну, не надо бить так больно.

МАЦКЯВИЧЮС:  Нет, конечно, в радиоэфире достаточно тяжело говорить о молчании, но, тем не менее. Помните, как сеанс Чумака передавался по радио?

ВАХИДОВ:  Были и такие программы, да.

Полностью интервью с гостем слушайте в аудиофайле.