Вечер с Игорем Ружейниковым Весеннее творческое обострение диагностирует актёр, музыкант и писатель Владимир Качан

АНЦИФЕРОВ: Мы прошлый раз при прошлой встрече с Владимиром выяснили, циник он или нет?

РУЖЕЦНИКОВ: Выяснили. Владимир Качан.

КАЧАН: Я сейчас в этом направлении, может быть, что-то скажу. Во-первых, здравствуйте. Во-вторых, у меня вопрос, может быть, циничный по отношению к Игорю. Никогда не хотел назвать свою программу "Ружейникова палата"?

РУЖЕЙНИКОВ: Нет! Это велосипед. Это было. У нас было название, когда работал с Маргаритой Митрофановой, "Девушка с ружьем".

АНЦИФЕРОВ: Я придумал тебе название, кстати, - "Третий акт: "Когда стреляет ружье ".

РУЖЕЙНИКОВ: Дорогие друзья, у нас сего дня день тишины. И подобное вот эти "третий акт", пожалуйста, уберите это все.

КАЧАН: "Ружейникова палата № 6".

РУЖЕЙНИКОВ: Вот это можно оставить.

КАЧАН: Насчет третьего акта у меня есть одна история, которая вас, должно быть, позабавит. Она тоже не лишена кое-какого цинизма. Это было давно. Курс Иосифа Райхельгауза, руководителя нашего театра, «Школы современной пьесы», он занятия проводит там же, в помещении театра. А нам с Лешей Дидуровым надо для телевизионной одной программы выбрать какую-то девушку такого ПТУшного вида, которую я буду водить по Москве и рассказывать ей о городе в сопровождении песен.

АНЦИФЕРОВ: Вообще цинизма уже достаточно.

КАЧАН: Нет, там не было цинизма. Там был, наоборот, такой отпетый романтизм. И вот мы, значит, с Дидуровым…, он говорит: "Я буду проводить занятия, а вы выберите себе актрису. Мы сидим тихонько в стороне, а Райхельгауз, видимо, сел на своего любимого конька и рассказывает о том, как все театральные дела, все сцены должны быть построены на сексе.

РУЖЕЙНИКОВ: Да, это его конек.

КАЧАН: Все вообще должно быть подчинено одному. Вот что бы они ни говорили, о погоде - это все о сексе. Все его слушают очень внимательно все, и девушки, и мальчики. Тут в середине мы встаем (а Райхельгауз знал уже меня немного), уже по моему лицу видит, что я готовлю пакость. Но я старался сохранить совершенно нейтральное лицо. Но это была одна из шуток, которыми потом не то, чтобы гордился, но, во всяком случае, за нее мне было не стыдно. И вот мы с Дидуровым пробираемся к выходу, я говорю: "Спасибо, Иосиф Леонидович, большое. Большое вам спасибо. Я испытал столько чувств новых! Потом это было настолько интересно для меня! Это совершенно новый взгляд на вещи. Вообще, что все театральное действо должно под углом секса рассматриваться". И уже у самого выхода я оборачиваюсь и говорю: "И теперь я, наконец-то, понял, почему в драматургии называется "первый акт", "второй акт", "третий акт" и так далее». Студенты как грохнут! Лекция Райхельгауза была дискредитирована мною напрочь.

РУЖЕЙНИКОВ: А девушку-то вы выбрали для действа?

КАЧАН: Выбрали. Ее потом выгнали за плохое поведение.

РУЖЕЙНИКОВ: После этого. Ну, конечно!

КАЧАН: Пришлось брать другую.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот я сейчас подумал. Вот, интересно, у меня в свое время было интервью с Иосифом Райхельгаузом на другой радиостанции. Вот удивительно! Понимаешь, мне он этого не рассказывал почему-то. Вот девушкам молодым! А мне почему-то не рассказывал.

КАЧАН: А чего же рассказывать? Это как раз я должен был бы рассказать. Зачем ему-то рассказывать это.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, теорию про секс он мне не рассказывал.

АНЦИФЕРОВ: А он отказался от нее после того.

КАЧАН: Наверное, как он увидел твои глаза, так ему расхотелось сразу, даже если у него были намерения такие.

РУЖЕЙНИКОВ: Да судя по всему. Владимир Качан сегодня у нас в гостях. Человек, который не любит, когда его называют писателем. Мы и не будем. Хотя книжки его замечательные.

КАЧАН: Нет, мне как раз нравится, когда писателем. Я не люблю, когда меня называют народным артистом.

РУЖЕЙНИКОВ: Ты знаешь, как причудливо тасуется колода! Твой друг Леонид Филатов, да? На роль Игоря в "Экипаже " пробовался Олег Даль. Олег Даль в свое время работал с Райхельгаузом. Как вот оно так? А ты, кстати, не был с ним знаком, с Далем?

КАЧАН: Нет, с Далем я не был знаком. Я много о нем слышал, много знал от других. У нас много общих знакомых. Но я даже не знаю, как так получилось, что в результате в "Экипаж"… Но в " Экипаж" пробовал Митта не только Даля, а еще кого-то пробовал, кстати говоря.

РУЖЕЙНИКОВ: Там есть версия, что ему не дали сняться в "Экипаже" в наказание, за строптивость. Просто, мол, ах, так! Вот фиг тебе! И после этого три года он вообще выпал из обоймы, он не снимался нигде, он только в театре работал.

КАЧАН: Вообще надо сказать, судьба артистов, причем, очень больших артистов…

РУЖЕЙНИКОВ: Прощу прощения. Я к чему сказал? Это его фраза: "Я - инородный артист".

КАЧАН: «Где я, а где народ?» Ну, что? Это похоже. Потому что это был очень высокого класса, конечно, профессионал, в адрес которого даже не хочется говорить - профессионал. Потому что настолько интересно на него смотреть повсюду, во всех его работах и фильмах! Там много, чего было. И что он гораздо глубже, чем просто артист. Это, например, показывают его дневниковые записи. Вышла же книжка очень интересная. То, какие самостоятельные работы он пытался сделать. То есть, если артист не просто артист, а еще и автор не просто собственной биографии, а пытается еще что-то сделать помимо, он сразу обретает какие-то другие черты и становится более интересным. Вот такие, как Филатов, и Высоцкий, и Валентин Гафт. Много можно продолжать этот список.

РУЖЕЙНИКОВ: Ты знаешь, грустно продолжат, потому что из всех, кого ты перечислил, только Валентин Гафт вошел в возраст патриарха. Видать, вот такие люди, как правило, до возраста патриарха не доходят.

АНЦИФЕРОВ: Бывает, что артист хороший, а все остальные его начинания в разнообразных областях как-то неудачные? Или если человек талантлив, то везде…?

КАЧАН: Наверное, бывает. Даже наверняка. Но, если он умен, он не будет показывать свои вот эти опыты другим людям, хотя удержаться от этого сложно, наверное. Но будет относиться к себе скромно. Тут даже большие, очень серьезные писатели, они, когда осаживали себя в своей гордыне, какое-то упоение собственной популярностью, они выглядели чрезвычайно обаятельно. И вообще человек, который в определенно статусе, популярности, даже славы, относится к себе с долей иронии, вызывает у меня и симпатию и уважение. Лично у меня. Вот я никогда не забуду, как один раз увидел в Концертной студии "Останкино", Виктор Петрович Астафьев, большой русский писатель, который тогда вошел в статус классика (о нем все время говорили, что он живой классик) у него встреча с читателями, где ему просто в лицо говорят, что он классик, что он - великий русский писатель, "как вы относитесь к вашей славе?" Дальше он ответил таким образом, что цитату из этого… Странно, что никто из моих коллег никакого внимания на это не обратил. А я бы посоветовал всем повесить это над кроватью. Потому что сказал он следующее: "Да, это, конечно, очень приятно, когда тебе все говорят, что, какой вы великий, талантливый! Ты такой окрыленный! Подписал кучу книгу, автографы подписал, идешь, заходишь домой такой радостный, в кабинет к себе проходишь, смотришь так победно на книжную полку, а там стоят: Пушкин, Гоголь, Чехов… - и дальше фраза вот такая: "… и как-то успокаиваешься". Я вижу, как очень многие из моих коллег (большинство, кстати, артистов), которые, ну, лицедеи и все! Нельзя переоценивать. Ну, лицедей ты и лицедей! Не более того. Ты хорошо умеешь кривляться, что-то показывать и так далее. Но это такое упоение собственной популярностью, тем, что тебя узнают в каждом углу, на каждой тусовке, на улице, что это выглядит почти непристойно. Я думаю, что Иосифа Бродского мало, кто узнавал на улице. И Астафьева тоже. И Пушкина по телевизору не показывали. Черт, как не повезло человеку!

РУЖЕЙНИКОВ: Знакомый познакомился с Айзеком Азимовым. Причем, знакомый был советский дипломат. И познакомился с Айзеком Азимовым на месте проживания Айзека Азимова. А поскольку мы тогда всем бредили этим (это 70-е года), он говорит: "Вас же, наверное все же узнают!" - Он говорит: "Да ты что!? Откуда? Кто я такой?" Слушай, вот к вопросу о лицедействе, о самоиронии. Вообще самоирония это то, что, на мой взгляд, отличает мыслящего человека. Но я могу ошибаться. Вот я говорю без иронии. Мыслящего человека от немыслящего совсем. Вот объясни мне, что это такое? Ты наверняка с этим сталкивался. Вот заметь, я сейчас к тебе обращаюсь на "вы" без всякой… Вот это не фамильярность, это не панибратство. Мы с тобой обращаемся на "вы". У меня есть знакомый хороший.

КАЧАН: Тебя давит мой авторитет, я понял.

РУЖЕЙНИКОВ: Меня давит твой авторитет и будет давить. И это хорошо, потому что этот авторитет (я прошу прощения) заслужен. У меня есть очень хороший знакомый (может быть, даже я могу его назвать своим приятелем), я не буду называть его имени. Это очень известный писатель. Разумеется, мы с ним на "ты ". Вот. Он старше меня на 20 лет, он мне сам предложил перейти на "ты". Говорит: "Называй меня, допустим, Ваня". Так он Иван, то есть, называй, пожалуйста, Ваня, мне так удобно общаться. Но, слушай, давай, пожалуйста, в эфире - Иван Иванович". - Я думаю: "Ну, чего-то у него, наверное, плохо сегодня". - "Конечно, - говорю, - слушай, Вань, буду тебя Иваном Ивановичем называть". Включаю телевизор. Он душой очень молодой человек, он классный абсолютно! Он очень остроумный. Вот. Включаю телевизор, идет программа. Ведущий представляет гостей программы: вот к нам пришел Петр Сергеев, к нам пришел Иван Иванов и к нам пришел Иван…" - "Извините, меня зовут Иван Иванович". И, значит, ко всем он обращается… Причем, одного и того же возраста собрались люди… Вот скажи мне, пожалуйста, что это такое? Это медийный, это писатель очень неплохой.

АНЦИФЕРОВ: Отца своего уважает?

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, да, как говорит Шахиджанян Владимир Владимирович, которого я очень сильно уважаю. Вот что это такое?

КАЧАН: Органов считает, что это болезнь.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот мне тоже так кажется.

КАЧАН: Или, по крайней мере, какая-то аномалия. Потому что трудно предположить в одном и том же организме грандиозное чувство юмора и талант, и такое отсутствие самоиронии. Например, у меня есть хороший приятель Володя Вишневский. Это какое-то совершенно болезненное самолюбие. Арканов не любит рассказывать, но вынужден иногда рассказывать, когда его об этом спрашивают. Если бы он любил, это была бы другая болезнь. Но он человек свободный, Арканов, себя удивительно ведет, конечно! Замечательно. Он не зависит ни от кого и прекрасно себя чувствует во всех вот этих своих ипостасях. Они летят в самолете, подходит какой-то человек и просит у него автограф. Потом следом попросил: "И вы, Володя, тоже дайте мне автограф". На что Володя Вишневский побелел, встал и сказал: "Какой я вам Володя? Я русский поэт - Владимир Петрович Вишневский" - Тот сказал: "Ну, извините". И ушел. Это очень похоже на твоего Ивана Ивановича. Очень похоже.

АНЦИФЕРОВ: А автограф я вам дам!

РУЖЕЙНИКОВ: Но все-таки я против того (при всем уважении к нашей творческой интеллигенции), чтоб на действующих регулярных рейсах наливали. Я против.

КАЧАН: Ты к чему это вообще?

РУЖЕЙНИКОВ: Да потому что я не понимаю, как можно по-трезвому такое сказать?

АНЦИФЕРОВ: Тебе ж сказали: побелел

КАЧАН: Нет, я вообще говорю, что он вообще такой. И предположить вот это вот болезненное самолюбие вместе с одностишьем, к примеру, "Не так я вас любил, как вы стонали"…

РУЖЕЙНИКОВ: «…Внезапно кончился диван!» Супер!

АНЦИФЕРОВ: «Немеет правая нога…»

КАЧАН: И все знают эти его опусы маленькие, каждый из которых, ну, не каждый, но многие из которых просто маленькие шедевры.

РУЖЕЙНИКОВ: Это классикой уже стало, да.

КАЧАН: Или как я люблю эпическое, например. Недавно была передача о поэтах, и я там был в качестве его гостя. И эпическое одностишье, сколько грусти в этом! "Уж некуда мне вывести войска!" Замечательно совершенно. И вот вместе с тем, абсолютно, если где-то забыли упомянуть или где-то, не дай бог …

АНЦИФЕРОВ: Как раз: "И вновь я не замечен с мавзолеем".

КАЧАН: И в этом юмор, в этом суть оказывается.

РУЖЕЙНИКОВ: Мы об это так говорим, и может сложиться такое мнение и у слушателей, и у нас самих, что мы где-то ставим себя выше этих людей, что у нас такого нет.

АНЦИФЕРОВ: Но, Игорь Владимирович, ну что вы!

РУЖЕЙНИКОВ: На самом деле, все мы разные.

КАЧАН: Если мы это фиксируем и ловим себя на такого рода проявлениях и тогда начинаем себя как-то приводить в чувство, что "там стоял Пушкин, Гоголь, Чехов, и как-то успокаиваешься", тогда это хорошо, это правильная дорога. Потому что мало ли, кто обременен этим тщеславием! Но надо как- то отнестись к себе. Как-то классик, юморист, как ты знаешь, хороший друг еще с детства Миша Задорнов сказал, что, когда ты гневаешься на кого-то, есть одно классное совершенно средство. Вот у тебя скандал, дикий скандал идет. И ты пафосно и громко что-то такое говоришь и просто взбешен. И ты говоришь очень темпераментно, ты говоришь очень убедительно, но надо эту тональность как-то прекратить. И в этот момент заставь себя подойти к зеркалу, посмотреть на себя и хрюкнуть.

РУЖЕЙНИКОВ: Хрюкнуть. Правильно.

КАЧАН: И сразу успокаиваешься.

РУЖЕЙНИКОВ: Есть такое правило. У тебя есть начальник (мне рассказывали), ты его боишься. Боишься просто. Не то, что ты его не любишь, это - ладно. Ты его боишься. Представь его голым. Вот когда он на тебя орет, представь его голым. Причем, без вожделения, вне зависимости от пола. У меня короткий вопрос, замануха. Литература в России - это религия? Осторожнее только, пожалуйста.

КАЧАН: Ты знаешь, осторожнее будет, наверное, и самое правильное: для кого как. Для людей, которые этим серьезно занимаются, или даже не серьезно, а как-то так, влегкую занимаются, но, тем не менее, это зависит от многих факторов, кстати говоря. От воспитания, например, если человек рос на стихах, допустим, Блока и Бальмонта и просто впитал в себя с детства все вот это вот, он потом не может не уважать поэзию. Не может. Он это читает и постоянно интересуется этим.

РУЖЕЙНИКОВ: Это я спросил-то не просто так. Пожалуйста, берегись сектантов. Сектантов, поклонников творчества великого русского классика. Вот этого они ни тебе, ни Алексею Кортневу никогда не простят. Мы продолжаем разговор с Владимиром Качаном. Одна из лучших шуток последнего времени, которую я слышал. А шутка была такая. Дорогие друзья, если вы поймете, в чем шутка, знаете, напишите нам. Разговаривая с Владимиром, говорю: пожалуйста, приходи к нам в гости, вот вышло новое шоу у нас, называется "Циники"… - Сам придумал?... Вот это прекрасно просто, понимаете, когда не надо объяснять, не надо предысторию, почему вот так вот… "Сам придумал?..." Пишет Азметова Эля: "Зная трепетное ваше отношение к классической литературы (ну, ты Эле, рассказывал, наверное, но неважно), а из современных писателей кто ближе всех?" Ну, наверное, не ближе всех, хватить ёрничать (это я про себя говорю), ты ценишь кого-нибудь из современных русских писателей?

КАЧАН: Да, конечно. Довлатова, Нагибина.

РУЖЕЙНИКОВ: Так, из современных.

КАЧАН: А он вполне современен, Довлатов.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, живущих, живущих, живущих.

КАЧАН: Да при чем тут живущие, Игорь, ну ей богу? Довлатов сравнительно недавно помер, и то, что называется молодым. Он бы сейчас многое кое-чего понаписал бы о существующем положении вещей в стране. Но это мой способ шутить, по юмору, по умению складывать слова во фразы, а фразы в мысли. Довлатов - это, пожалуй, любимый. Правда, мне становится иногда жаль того, что он так мало написал, и много там столько социального, социально значимого в те годы, что сейчас его 15-летние подрастающие люди просто не поймут, о чем там идет речь.

РУЖЕЙНИКОВ: Могут не понимать, да.

КАЧАН: И там о каких-то лагерных вещах они могут не понять.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, ну о лагерных еще, знаешь, понять могут.

КАЧАН: Ну да. Ну а вообще о советской действительности, например, всего того, что касалось его сталинского периода, вряд ли что-нибудь.

РУЖЕЙНИКОВ: Абсолютно.

КАЧАН: А там было все посвящено определенному политическому давлению со стороны. Это можно пропустить, то нельзя пропустить и так далее.

АНФИЦЕРОВ: Но все-таки, хорошо, писатели, чьи книги появляются сейчас? Если так мы сформулируем.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, судя по всему, никого. Нет, ну коль скоро ты начал с Довлатова и Нагибина - величайших вообще авторов современности…

КАЧАН: Да. Ты знаешь, это как вот у нас театр называется "Театр-школа современной пьесы". Я не согласен с Райхельгаузом, что он так замыкается в этих узких рамках. Потому что можно поставить суперсовременно, как это делает, например, Фоменко Островского, можно поставить суперсовременно "Горе от ума", можно поставить суперсовременно и Шекспира. Это не обязательно, что там действующие лица должны ходить в ботфортах, ну то есть не ботфортах, а в сапогах и галифе, как это подчас делал Юрий Петрович Любимов, это уж слишком прямые аллюзии. Но поставить современно, потому что библейские ценности или все то, что касается любви, дружбы, достоинства, чести, честности, предательства - это ведь вечные вещи.

РУЖЕЙНИКОВ: Дорогие друзья, вы будете удивляться, это вечно, да.

КАЧАН: Да-да-да. Циники были, не циники, но это актуально всегда и все время. И поэтому современные писатели - нет. Ну, что-то я читаю, но чтобы так вот меня совсем зацепило, чтобы я сказал бы: ой, вот это я буду обязательно перечитывать… Есть же книжки, которые читают, есть которые перечитывают, а есть которые перечитывают несколько раз. Так вот, я очень любил, например, Василия Аксенова, но раннего. Потом, когда мне попался его последний роман "Вольтерьянцы и вольтерьянки", я счел это ужасно скучным, я еле дочитал. А он получил какую-то Букеровскую премию за это.

РУЖЕЙНИКОВ: Ты знаешь, кроме Букеровской премии он получил порядка 150-ти тысяч тиража.

КАЧАН: Да, что тоже немаловажно.

РУЖЕЙНИКОВ: А ты его неправильно читал.

КАЧАН: Вот, например, я готов "Чонкина" перечитывать и два, и три раза, там есть восхитительные вещи. Вообще юмор в литературе мне очень важен. Но не просто юмор "Кривого зеркала", допустим, а юмор вот такой, как у Довлатова, он мне очень важен. Если вообще без этого, то мне трудно что-либо читать. И у "Чонкина", когда там пришел еврей по фамилии Сталин, я читаю это в третий раз и в третий раз ухохатываюсь, когда его капитан госбезопасности по фамилии Миляга начинает пытать и мучить, а тот говорит: "Ой, что с вами будет, когда вы узнаете…", и тот посмотрел паспорт. Это замечательно!

РУЖЕЙНИКОВ: А у Довлатова, помнишь? "Здравствуйте. Это, говорят, Сталина… - Товарищ Сталин…"

КАЧАН: Да-да-да. Так что, в общем, наверное, я несколько консервативен в своих, так сказать, пристрастиях. Но, по-моему, ничего плохого нет, например, в том, что я считаю суперсовременным писателем Александра Сергеевича Пушкина. Там можно найти не то что касается в его письмах и собраниях сочинений, а можно найти… Вот мы говорили с тобой недавно совсем, сегодня о том, как люди ради популярности могут пойти на все. Я сам видел телевизионную передачу такую, когда ведущий спросил у собравшейся аудитории : на что бы вы пошли, чтобы достичь популярности?

РУЖЕЙНИКОВ: "Билли, что ты можешь сделать за деньги? - За деньги я могу всё".

КАЧАН: Ты знаешь, что ответили большинство? Да, вот так они и ответили: всё! Пушкин пишет письмо жене, которое сегодня тоже можно… вот как человек относится к своей популярности. "Ты знаешь, что обо мне говорят в соседних деревнях, как Пушкин стихи пишет? (почти дословно цитирую). Перед ним стоит штоф славнейшей настойки. Он -хлоп стакан, хлоп другой, хлоп третий, и тут уж начнет писать. Это слава!"

РУЖЕЙНИКОВ: Это слава, да. Для нас это слава полная, да.

КАЧАН: И вот так он относился к своей славе, которая была неизмерима, она была просто совершенно… потому что люди не имели ни Интернета, ни телевизора, и (не при вас будет сказано) ни радио. Они только читали или передавали в списках что-то. И он был культовой фигурой, выражаясь по-современному.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, для тех, кто умел читать, да. Ты знаешь, вот каждый раз, когда говорят о современности Александра Сергеевича, мне вспоминается, к сожалению, только одна вещь, но она просто у меня засела гвоздем. Я помню, как в школе нас учили читать (ну, в смысле с выражением): "Потом приносит и гитару, и запищит она (бог мой!): приди в чертог ко златой…" Пушкин писал это так (устало): "Потом приносит и гитару…" Примерно так это было дело, понимаешь?

КАЧАН: Да, в нем как раз много иронии и всего такого. И потом, его нельзя воспринимать буквально, я давно это понял.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, конечно.

КАЧАН: Никогда, ни в чем. Я хорошо знаю многие вещи, которые тогда происходили, и в связи с дуэльной историей, потому что так пришлось поизучать. И я удивился в свое время, насколько глубоко и современно звучит этот человек. Там много чему можно поучиться. Не обязательно это "Я памятник себе воздвиг нерукотворный…", можно и другие стихи читать. Там такое есть, ой!

РУЖЕЙНИКОВ: Ты знаешь, я так думаю, когда он писал этот, скажем так, авторский перевод, такая фига в кармане у него была. Ты знаешь, я представляю, человек, который носил на мизинце ноготь в два сантиметра, это вызов был. Человек, который мог появиться на балу в ярко-красной рубахе, подпоясанной кушаком.

КАЧАН: Почти как Евтушенко.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну да. Нет, у Пушкина много было много рубах, а вот эта клечатая у Евтушенко одна, наверное. Или человек для того, чтобы… Он же маленький был, Пушкин был маленький и физический слабый, злой, но слабый, и боялся собак, и вместо трости носил ружейное дуло. То есть это такой биг-бит у него был.

КАЧАН: Нет, он носил тяжелую еще трость, чтобы рука не дрогнула, как он сам говорил, когда придется стреляться.

РУЖЕЙНИКОВ: Опять же, да.

КАЧАН: Что не помогло человеку, конечно, никак.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, что ж, поделать.

КАЧАН: Кстати говоря, мы только что говорили о тщеславии наших современников. Это ведь тоже Пушкин. Благодаря маленькому росту и всему такому, там была болезненная гордость, болезненное самолюбие.

РУЖЕЙНИКОВ: Не надо про маленький рост.

КАЧАН: Что такое?

РУЖЕЙНИКОВ: Да нет, продолжай, ничего, это так, это я о своем.

КАЧАН: Знаешь, цинизм тоже должен иметь свои границы. Ну ладно, оставим эту тему, хотя там можно найти ответы и на эти вопросы.

РУЖЕЙНИКОВ: Ты понимаешь, я заметил, вот я разговаривал редко, но встречался с действительно увлеченными, не для галочки, пушкинистами. Вот даже не надо у человека спрашивать, как ты стал пушкинистом, понимаешь? Как только ты начинаешь вдумчиво его читать (ну, произведения), тебе хочется почитать его письма, потом хочется узнать, что за этим стояло, и всё - и Пушкин тебя поглощает вот полностью, такой тоннельный эффект, только вот не с компьютером связано, а с Александром Сергеевичем Пушкиным. Вот мне так кажется.

КАЧАН: Там очень много ума, очень много!

РУЖЕЙНИКОВ: Это к тому, что, в общем-то, на Пушкина время не хватает, не то что на современных авторов.

КАЧАН: Да. Игорь, вот мы песню поставили, но ничего не сказали про то, что там пелось. А это зря, это невежливо, по крайней мере по отношению к Леше Кортневу, с которым мы вместе эту пластинку записали. Называется она "Му-Му и Адвокат". Ну, мы как-то встретились и решили создать…

РУЖЕЙНИКОВ: Эпическое полотно.

КАЧАН: Нет, диск записать, ну такой, чтобы была там тема, короче говоря, локализованная тема. И решили создать диск, где пелось бы о разбитом сердце и несчастной любви. Ну, в общем, разбитое сердце и несчастная любовь - это было… в общем, получилось это почти пародийно. И, естественно, что первая песня была "За что Герасим утопил Му-Му", спетая нами в два голоса. Дальше, у него было шесть или семь песен отдельно, и у меня шесть или семь песен отдельно. Когда мы выступали с ним в каком-то концерте, потом по телеку, заговорили о театрах, о женщинах и разбитом сердце, о разбитом сердце в связи с Му-Му. "Что общего, - спросил кто-то, - перестаньте (кто-то сказал), что общего у Му-Му и Дездемоны, допустим?"

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, хороший вопрос, по-моему.

КАЧАН: Да. На что Кортнев ответил очень хорошо: "Они обе умерли от нехватки воздуха".

РУЖЕЙНИКОВ: Вот как ёмко это звучит! Это великий русский язык, согласитесь. Ой, все-таки я вот думаю: какие хорошие и умные люди живут на западе Москвы. Леша Кортнев просто купил себе квартиру где-то в километре от меня. Хорошая подобралась компания. Как говорил Михалков: хорошая у нас подобралась компания.

КАЧАН: Соседи по городу.

РУЖЕЙНИКОВ: Соседи по городу. А скажите, пожалуйста, Владимир…

КАЧАН: Так хочется сказать: да-да…

РУЖЕЙНИКОВ: А как вы черпаете вдохновение из современности, из нашей современной жизни? Вот вы хотели поделиться изысканиями в средствах массовой информации. Я предвкушаю. Я вообще люблю средства массовой информации.

КАЧАН: Игорь, это, понимаешь, вот коллекция, непроизвольно собранная, действительно непроизвольно, потому что я специально ее не собирал, просто попадалось под руку, и я складывал. И потом возникает по ходу дней моих суровых, по ходу движения этих всех дней, возникает некий взгляд на вещи, который тоже можно считать своего рода шизофренией, потому что люди проходят мимо и не замечают. А я замечаю. Я еду где-нибудь, и когда вижу анонс журнала "Караван истории", ассоциирую "Караван истории" с их первым материалом, который там будет. А он анонсируется так: "Ксения Собчак - о смысле жизни"…

РУЖЕЙНИКОВ: Хорошо!

КАЧАН: Ну, люди едут мимо и едут, а я начинаю смеяться. Я глубоко уважаю Ксению Собчак за ее глубокий аналитический и практический ум.

РУЖЕЙНИКОВ: Конечно, да.

КАЧАН: Но что она может рассказать о смысле жизни, что будет входить в дикое противоречие, например, с тем же Пушкиным.

РУЖЕЙНИКОВ: К примеру.

КАЧАН: К примеру, да. Меня это смешит. И так вот получается, что когда… Вот, кстати, о Кортневе заговорили. Он мне привез в коллекцию, вот видите передо мной. Жалко, что не могу показать радиослушателям.

АНФИЦЕРОВ: Можем показать.

РУЖЕЙНИКОВ: А у нас четыре камеры висит.

КАЧАН: Ну и хорошо. Вот это обертка от мороженого, например. Мороженое под рубрикой "Стоп, наркотик!" А называется оно "Помбир з маком та коноплею". Это Лешка привез.

РУЖЕЙНИКОВ: Я сегодня видел афишу потрясающую, словосочетание такое: "Танцуй, чтобы хит".

АНФИЦЕРОВ: Еще перлов нам, перлов!

КАЧАН: Да вот, пожалуйста. Я откуда-то это вырезал. Видите, что написано? "Развлекательный комплекс "Узурпатор".

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, чудесно.

КАЧАН: Можно только представить себе, что они там делают. А вот тоже, пожалуйста, продажа: "Свечи паникадильные". Все бы ничего, но в конце написано: "Беречь от огня". "Дружит с оперой эта самодеятельность на ВВЦ (это рецензия короткая, они не понимают, в каком контексте пишут). Живым неподдельным чувством была согрета каждая фраза романса Рахманинова "Полюбила я на печаль свою". Это произведение исполнила Карпулева, мать шестерых детей". Стих, который я вырезал из журнала военного какого-то: "Счастье иметь тебя, родина". Вот, например, пожалуйста: запой. Это часто в газетах, но не лечение никакое. Здесь написано следующее: "Запой. На дому и в стационаре. Круглосуточно". То есть приезжают ребята с ящиком водки…

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, или вывозят тебя. А скажи, пожалуйста, это старая у тебя заметка или нет?

КАЧАН: Запои? По-моему, старая.

РУЖЕЙНИКОВ: Я просто обожал вот это!

КАЧАН: Это мне тоже подарил кто-то. На Украине афиша, по-моему, в Одессе: "Водевиль "Французская любовь" при участии матросов Черноморской флотилии". Записки, которую я не собираю на концертах, но одну сохранил, потому что очень обаяния в ней много: "Владимир, я вас очень люблю. Хотела подарить вам цветы, но муж сказал, что это дорого. Прочтите эту записку, пусть все знают, что мой муж жлоб".

РУЖЕЙНИКОВ: Да, тоже чудесно, мило, трогательно.

АНФИЦЕРОВ: Да, эпистолярная месть.

РУЖЕЙНИКОВ: Но приятно, что люди мстят только так.

КАЧАН: Это вот замечательно, цирк и только. Вот эта заметочка была напечатана в ряду других серьезных заметок, поэтому заподозрить ее в каком-то стебе я не могу. Но если это серьезно, то это обалдеть! Заметочка называется "Цирк, да и только". Я, когда ее читаю, не могу удержаться, я как представлю себе картинку эту, и всё! "По нелепой причине не состоялось выступление в Москве всемирно знаменитого брюссельского цирка лилипутов. Артисты заранее, за три часа прибыли к служебному входу цирка на Цветном бульваре, но не смогли дотянуться до звонка. Тогда начали стучать. Но вахтер, несколько раз подходивший к двери и смотревший в глазок, никого не увидел и так не открыл им дверь".

РУЖЕЙНИКОВ: Чудесно! Слушай, Володя, у нас, к сожалению, заканчивается время. А вот чтобы живьем это все, вот это все живьем со сцены?

АНФИЦЕРОВ: А состоится выступление?

КАЧАН: Я должен пригласить всех, кто сейчас нас слышит, 6-го, вот буквально через два дня, как раз между выборами и Международным женским днем. Это будет большой творческий вечер, авторский вечер в Центральном доме литераторов, в 7 часов, который, естественно, я постараюсь сделать разнообразным и читать вот это все безобразие, и читать какие-то отрывки из собственных книжек, и, естественно, петь. И еще будут даже фрагменты из фильмов, в которых я там имел возможность поучаствовать. Но хочу одну заметку обязательно сейчас, это просто замечательно.

РУЖЕЙНИКОВ: Давай!

КАЧАН: Это тоже серьезно люди пишут о романе Джона Малковича, известного американского артиста, и не менее знаменитой Мишель Пфайфер. Они встретились на съемочной площадке "Опасных связей", они стали любовниками. И вот эта фраза (как они не чувствуют даже, авторы?): "Он пробирался по ночам в ее гостиничный номер и не находил себе места". Картинку видишь, да? "Мишель, можно я вот здесь, возле батареи…"

РУЖЕЙНИКОВ: Да-да-да, какая прелесть!

КАЧАН: Вот тоже очень люблю: "Одежда секонд-хэнд люкс".

РУЖЕЙНИКОВ: Ну что ж, это по нашему.

КАЧАН: Ну, это то, что я включил даже в книжку свою последнюю "Арт-пасьянс", это брачное объявление просто. Из-за последней фразы, которая сразу просто говорит о какой-то… Можно на базе этого создать рассказ. Это биография, это просто биография. "Познакомлюсь с умным, милым московским джентльменом. О себе. Дальше параметры, и вот эта последняя фраза: байдарки и палатки не предлагать".

РУЖЕЙНИКОВ: Бедная! Вот вся жизнь ее прошла перед глазами.

КАЧАН: И все-таки последнее, наряду с этим, долей и судьбой. Мне прислали тоже на концерте фотографию на огромной простыне, как-то красками было написано, между 7-м и 8-м этажами в спальном районе было написано следующее: "Бесплатно пою свои песни по телефону". Это беда! И потом через несколько недель в Сочи я увидел бегущей строкой во время какого-то концерта (родной брат этого). Там было следующее: "Ищу любую женщину для встреч".

РУЖЕЙНИКОВ: Хорошо! Гражданином можешь ты не быть, поэтом быть обязан. Заключительная песня написана на слова и гражданина, и поэта. Конечно, Дмитрия Быкова.

КАЧАН: Дмитрия Быкова в ту пору, когда он отдавал предпочтение лирическим стихам.

РУЖЕЙНИКОВ: Володя, спасибо за то, что пришел к нам. Приходи еще и еще, и еще!

КАЧАН: Да с радостью! Мы сегодня тоже немножко развлеклись, правда?

АНФИЦЕРОВ: Спасибо.