Красавица и чудовище Эрнест Мацкявичюс – гость Романа Трахтенберга и Аллы Довлатовой

ТРАХТЕНБЕРГ: Сегодняшний наш гость – Эрнест Мацкявичюс. Здравствуйте, Эрнест.

МАЦКЯВИЧЮС: Здравствуйте.

ДОВЛАТОВА: Спасибо вам большое. Вы выручили нас, потому что Лайма Вайкуле не успела доехать до Москвы.

МАЦКЯВИЧЮС: Прибалт должен прибалту помогать.

ДОВЛАТОВА: Это вы молодец.

ТРАХТЕНБЕРГ: Эрнест, я так чувствую подъем настроения. Я, собственно, и работал столько лет именно для того, чтобы посидеть и пообщаться, может, в прямом эфире вот так с глазу на глаз с теми людьми, которых мы видим по телевизору, и людьми, которых я действительно уважаю. И человек, который с тобой даже не знаком, проходя мимо тебя, приходит на работу и говорит: ╚Привет, Рома╩. Я говорю: ╚Привет!╩. Хотя мы не были друг другу представлены. Это самое главное.

МАЦКЯВИЧЮС: Я просто читал твою книжку ╚Гастролер╩, мне очень понравилась, очень здорово написана. И я на твой образ на экране стал смотреть совсем другими глазами.

ТРАХТЕНБЕРГ: Я тебе подарю еще две книжки. Ты посмотришь совершенно другими глазами. Мы пишем книжечку, которая называется ╚Биография в прямом эфире╩. К нам приходят разные люди, и они все рассказывают о трех своих основных вехах: о детстве, отрочестве и юности. То есть до того момента, когда они поняли, что они будут заниматься именно этим делом, и вступили на широкую, большую дорогу.

ДОВЛАТОВА: Вы родились в Литве или здесь, в России?

МАЦКЯВИЧЮС: В Литве. Родился в городе Вильнюсе. Знаете, сколько лет назад?

ДОВЛАТОВА: Сколько? А сколько дадим, да?

ТРАХТЕНБЕРГ: На вид двадцать пять, но я четко знаю, что это неправильная информация.

МАЦКЯВИЧЮС: Еще варианты?

ДОВЛАТОВА: Ну, давайте тогда хотя бы тридцать. Но это максимум.

ТРАХТЕНБЕРГ: Сорок, может быть?

ДОВЛАТОВА: Нет, этого не может быть.

МАЦКЯВИЧЮС: А ведь он угадал. В этом году будет уже сорок.

ТРАХТЕНБЕРГ: Ну, видишь, как хорошо. Все, мне кажется, умные, талантливые люди родились в 1968 году. Итак, родился в Вильнюсе. Кстати, я был в Вильнюсе недавно. Совершенно потрясающий город. Для меня было открытие. Я был давно, он не был таким чистым и таким красивым, в какой он превратился сейчас. Действительно европейский город.

МАЦКЯВИЧЮС: Это правда. Я, конечно, субъективен. Родной город всегда будет самым лучшим на земле. Но тем не менее, согласен, объективно город преобразился.

ТРАХТЕНБЕРГ: Был шок. То есть я приехал на гастроли и захотел побродить по городу. Времени нет, я не думал, что он такой замечательный. Посмотрел, думаю, нет, надо туда обязательно приехать.

ДОВЛАТОВА: А в семье кого вы родились? Папа, мама чем занимались?

МАЦКЯВИЧЮС: Папа был молодым актером литовского театра. Это был театр пантомимы, возглавлял режиссер Мондрис Теннисон. А мама была журналистом. А потом папа поехал в Москву. Я не знаю, я не перескакиваю через несколько этапов собственной биографии?

ТРАХТЕНБЕРГ: Давай так. Отец у тебя был актером, а мама журналистом. Она писала в местной прессе какой-то? На русском или литовском?

МАЦКЯВИЧЮС: На русском. У меня мама русская, папа литовец. Но оба языка подвластны им обоим были. И вот за исключением меня┘

ДОВЛАТОВА: То есть вы литовского не знаете?

МАЦКЯВИЧЮС: Дело в том, что я очень неплохо говорил по-литовски, пока мы не переехали в Москву. Но дело в том, что ежедневной практики все-таки не хватало. А дома, так уж получилось, родители разговаривали по-русски. По-литовски говорили, когда приезжали друзья или родственники из Вильнюса. И в результате я язык немножко подзабыл, практики не хватало. И вот сейчас, когда приезжаю в Вильнюс, генетическая память какая-то дает о себе знать. Мне достаточно недельку в языковой среде покупаться, и я смотрю, что он возвращается. Но если вы вдруг сейчас со мной заговорите по-литовски, возможно, я вас не пойму.

ТРАХТЕНБЕРГ: Итак, ты родился 40 лет назад в Вильнюсе. И воспитание? Вот твое воспитание началось с чего? Тебя отдали в детский садик?

МАЦКЯВИЧЮС: Отдали. Меня даже в ясельки отдали.

ТРАХТЕНБЕРГ: Даже в ясельки! Как-то нехорошо.

МАЦКЯВИЧЮС: Школа жизни.

ТРАХТЕНБЕРГ: В яслях, я думаю, да. Обыкновенный был детский садик или с каким-то уклоном?

МАЦКЯВИЧЮС: Без уклона был детский садик.

ДОВЛАТОВА: А в детском саду на литовском разговаривали или на русском?

МАЦКЯВИЧЮС: А русский был детский садик. Было два детских садика рядом: русский и литовский. Папа учился в Москве в это время. А жил я и воспитывался в маминой семье, в русской семье, поэтому и в детский садик меня решили отдать в русский. Выбор, я так понимаю, родителям пришлось определенный делать, чего-то там взвешивать. Но потом они решили, что, наверное, в русский перспективнее. Отдали в русский. Вот поэтому я сейчас в Москве, разговариваю сейчас с вами по-русски.

ТРАХТЕНБЕРГ: Совершенно без акцента.

МАЦКЯВИЧЮС: Ну, за 30 лет пора бы уже от акцента избавиться. Тем более когда русский родной.

ТРАХТЕНБЕРГ: Но, например, Эдита Станиславовна Пьеха до сих пор не избавилась от своего польского акцента. А живет она уж больше 30 лет в России.

МАЦКЯВИЧЮС: Ну, если бы я хотел, я бы тоже сейчас с вами с таким прибалтийским акцентом разговаривал.

ДОВЛАТОВА: А можете что-нибудь с акцентом сказать? Это очень завораживает.

МАЦКЯВИЧЮС: Пожалуйста. Это очень хорошая у вас программа. Мне интересно с вами здесь сейчас общаться.

ТРАХТЕНБЕРГ: Нет, над притормаживать.

МАЦКЯВИЧЮС: Притормаживать я буду совершенно естественным путем. Потому что особенности национального темперамента все-таки сказываются, уж простите меня.

ТРАХТЕНБЕРГ: Бог с ним, с национальным темпераментом. Дальше. Дальше была школа. Школа была там же, в Литве?

МАЦКЯВИЧЮС: Да, там же русская 30-я школа. Недалеко от дома, самая обыкновенная школа. У меня вообще все самое обыкновенное было. И в Москве была самая обыкновенная школа.

ТРАХТЕНБЕРГ: Вот поступил в школу. Совершенно обыкновенная школа. А какие-то факультативы, может, кружки какие-то?

МАЦКЯВИЧЮС: Продленка была. Все работали, и меня отдали на продленку. Потому что оставлять меня дома было для родителей немножко боязно, ибо в 1-м классе я устроил костер в игрушечном грузовичке для перевозки солдатиков. Топил солдатиками. Со своим другом Игорем.

ДОВЛАТОВА: А из чего были солдатики?

МАЦКЯВИЧЮС: Из пластмассы.

ТРАХТЕНБЕРГ: И дома это было?

МАЦКЯВИЧЮС: Это было дома, прямо на ковре. Со своим другом Игорем Питуновым по прозвищу Питунчик. И мы испортили потолки, испортили всю мебель, потому что вот эти ядовитые выделения от горящей пластмассы, они осели, по-моему, на всех предметах, которые находились в нашей квартире. Родители поняли, что надо бы отдавать меня на продленку. Да, при этом была естественная тяга к химии, причем в качестве препаратов я использовал редкие в то время зарубежные, в том числе французские духи мамы, а также пудру, ну и прочее.

ТРАХТЕНБЕРГ: То есть удовольствие было получено в полном объеме, я уверен. Родители были недовольны почему-то.

МАЦКЯВИЧЮС: Родители решили: ладно, раз так, пусть идет на продленку.

ТРАХТЕНБЕРГ: Ну, собственно, это логический переход от яслей. В яслях из наших гостей пока еще никого не было. Продленка – ты у нас, Эрнест, первый.

МАЦКЯВИЧЮС: Я все этапы этого большого пути очеловечивания прошел, поверьте.

ТРАХТЕНБЕРГ: Хорошо, была продленка. А занимался ли спортом, может быть? Вот к чему душа лежала?

ДОВЛАТОВА: Или музыкой?

ТРАХТЕНБЕРГ: Может быть, не занимался, но хотел?

МАЦКЯВИЧЮС: В то время┘ А, вы напомнили, школа была со спортивным уклоном, но она не была спортивной. Там было несколько спортивных классов. Но тем не менее литовцы вообще люди спортивные. И поэтому я со спортом дружил. Футбол, хоккей, турничок – с этим было все в порядке. Пока я не переехал в Москву и не столкнулся с московскими акселератами, я был довольно крепким и рос примерно вровень со своими сверстниками. И, в общем, был даже неким неформальным лидером в первом-втором классе на продленке. У меня была своя такая небольшая банда из шести или семи человек, я сейчас уже не помню.

ТРАХТЕНБЕРГ: Эрнест и сорок разбойников.

МАЦКЯВИЧЮС: Это в перспективе.

ДОВЛАТОВА: А все мальчики были или и девочки в банде?

МАЦКЯВИЧЮС: Мальчики. Ну, в таком возрасте еще утверждаются все-таки среди мальчиков сначала.

ДОВЛАТОВА: А как можно было утвердиться и стать лидером банды? Или вы сами ее собирали?

МАЦКЯВИЧЮС: Вот я сейчас пытаюсь вспомнить, как это случилось. Это произошло каким-то совершенно естественным путем. Но тем не менее наша группа небольшая была в авторитете на продленке. С нами боялись связываться. Вот. И я точно знал, что я могу поколотить любого из нашей банды. И, собственно, на этом тоже держался мой авторитет, хотя мне кажется, что главным, наверное, приводным ремнем этого авторитета, безусловно, был интеллект.

ТРАХТЕНБЕРГ: Сейчас, с высоты прожитых лет, можно думать все что угодно. А что тогда было на самом деле, никто уже не знает. Это тайна, покрытая мраком. Итак, ты занимался спортом для себя. А выигрывал, может быть, в школьных соревнованиях?

МАЦКЯВИЧЮС: Дело в том, что я всего два класса учился в литовской школе, а потом мы переехали в Москву.

ТРАХТЕНБЕРГ: И вот вы переехали в Москву┘

ДОВЛАТОВА: А в Москву что, папу пригласили в театр какой-то играть?

МАЦКЯВИЧЮС: Да. Дело в том, что папа учился в ГИТИСе, он уехал учиться в ГИТИС в Москву и, уже учась в Гиттисе, создал свой собственный театр, тогда он назывался Театр пантомимы. Сначала это вообще была даже студия, которая потом развилась в театр пластической драмы. И, создав свой театр, он пустил корни, в общем, обосновался, появилась в Москве квартира. И он нас с мамой позвал. И вот третий класс уже был в Москве. Мы приехали, пришлось в 10 лет начинать жизнь заново, потому что всех друзей, весь свой авторитет былой, с трудом наживаемый, я оставил в Литве.

ТРАХТЕНБЕРГ: Банда осталась на том берегу.