Вечерний канал Константин Крюков – гость Владимира Аверина и Гии Саралидзе

АВЕРИН: Свершилось! В нашем эфире Константин Крюков! Мы вас ждали. Добрый вечер.

КРЮКОВ: Добрый вечер. Очень рад быть здесь.

САРАЛИДЗЕ: Хорошо воспитанный человек. Мальчик из хорошей семьи.

АВЕРИН: Во-первых, Костя пришел заранее, что уже приятно. За что вам большое спасибо. Поскольку мы не желтая пресса, то первый вопрос: ╚На чем приехали?╩

КРЮКОВ: На машине. На ╚Ягуаре╩.

АВЕРИН: Вот теперь все те, кто хотел спросить, на чем ездит Константин Крюков, могут не спрашивать. У нас есть такая рубрика – за 60 секунд рассказать о себе. Как бы вы хотели, чтобы вас видел мир? В качестве кого?

КРЮКОВ: Наверное, я бы не направлялся в какую-то профессиональную деятельность. В первую очередь, наверное, актер. Во вторую очередь, мне интересно ювелирное занятие, которое начинается с этого года. Больше все-таки человек, как таковой. 23 года. Все.

АВЕРИН: Уже человек и даже как таковой.

САРАЛИДЗЕ: Все-таки на первом месте прозвучало актер.

КРЮКОВ: Потому что это наиболее очевидно для всех. Это знают все и все меня видят.

АВЕРИН: Это знают все. А для себя?

КРЮКОВ: Для себя? Из всего, чем я занимаюсь в своей жизни, больше всего меня интересует живопись. К сожалению или к радости это такая вещь, которая происходит внутри меня. Единственная из всех моих работ, где я не иду ни на какой компромисс. Только с кистью и красками. Никто и ничто на меня не влияет – я делаю это для себя.

АВЕРИН: Не продаете?

КРЮКОВ: Нет. Принципиально. Для меня это достаточно трудно, потому что я их очень долго рисую. Это этап моей жизни и мне трудно с ними расставаться. Не хочется. Я могу это подарить, но делать из этого какой-то материальный обмен мне не хочется.

АВЕРИН: С другой стороны, я неоднократно бывал в мастерских художников в возрасте. Когда не остается места для вздоха, потому что все вокруг заставлено холстами, готовыми работами, вы себя хотите обречь на это? Или у вас много домов по всему миру, где обязательно будет много экспозиций?

КРЮКОВ: Я думаю, что вряд ли меня постигнет такая участь, потому что количество картин, производимых мною, как художником, крайне маленькое. Я с удовольствием готов выставлять напоказ для людей, но отдавать их в частное владение в закрытое пространство я не хочу.

САРАЛИДЗЕ: Очень многие считают, что такая человеческая деятельность, как живопись или служение в театре и кино, человек должен отдавать себя без остатка, чтобы добиться чего-то серьезного.

АВЕРИН: Ну, как у Плятта: ╚Моя жена – это театр╩.

САРАЛИДЗЕ: Есть ощущение, что когда-нибудь все равно придется выбирать для того, чтобы сделать что-то важное и основательное: либо в живописи, либо в ювелирном искусстве?

КРЮКОВ: У меня почему-то такого ощущения нет. Всю мою жизнь я очень дроблено занимаюсь разными вещами, но весь я отдан только живописи. Во всем остальном нужно так или иначе с чем-то считаться. В кино огромную часть занимает пиар. У меня 8 съемочных дней и 21 под пиар-компанию. Больше себя рекламируем, чем работаем. Такое происходит все чаще и больше.

САРАЛИДЗЕ: Это как-то на вас действует? Вам это не нравится или это просто часть работы?

КРЮКОВ: Это часть работы. Она тоже интересная, но предполагает какие-то правила, по которым ты должен жить. Может быть, хотелось бы немного иначе, но выбора нет – либо ты движешься по этой лестнице, либо не движешься. В данном случае, я имею в виду живопись, я не загоняю себя в рамки какой-то лестницы. Она есть для меня. Если кому-то она интересна – можете интересоваться. Я готов выслушать любое мнение, но делаю это исключительно для себя.

АВЕРИН: Коллеги-политологи недавно рассуждали о судьбах современного актуального искусства в нашей стране, прежде всего, пришли к выводу, что ежели бы вдруг современное искусство в нашей стране пропало, то подавляющая часть людей, кто завязн на его производство и пиар, этого бы не заметили. Не страшно заниматься делом, которое, по большому счету, за исключением статистической погрешности, никому не нужно?

КРЮКОВ: Оно совершенно никому не нужно, поэтому я могу сказать, что в границах нашей страны я ни разу не выставлялся вообще. Я частый посетитель разнообразных биеннале от Москвы, я хорошо знаю этих людей, но быть частью этого мне не хочется. Это очень узкий рынок, который контролирует, к сожалению, очень узкое количество людей. Если он исчезнет, то никто кроме этих людей этого не заметит. С этим я согласен. Так или иначе есть другие места, другие люди – та же самая Европа, где начиналась моя художественная история. Там немножко все по-другому. Там есть деление между историей кантемперери – практически бизнесом и другой стороной, где люди интересуются самой сутью холста, а не механизмом, через который он родился. Мне это гораздо ближе. В России я не готов и не могу выставляться, потому что мне бы это интересно было сделать просто для людей. Это должно было бы быть какое-то помещение, в котором был бы открытый и достаточно длительный вход, чтобы каждый человек, который интересуется мной или этим направлением, мог бы прийти и посмотреть. Ни в коем случае не хотелось бы втискиваться в эти узкие рамки кантемперери-бизнеса.