Вечерний канал Александр Прошкин и Антон Долин – о фильме "Холодное лето 53-го"

ДОЛИН: Сегодня у нас большая радость, потому что в рамках нашего проекта "100 фильмов, которые обязательно нужно посмотреть" у нас наконец-то отечественный фильм после довольно долгого перерыва. И редкий случай, когда мы имеем удовольствие видеть у нас в студии человека, который сделал этот фильм. Поскольку речь идет о фильме сравнительно недавнем, сделанном не 50 и не 70 лет назад, а всего-то в 1987-м году. Итак, фильм, о котором мы говорим сегодня, это "Холодное лето 53-го".
МИТРОФАНОВА: И наш гость √ режиссер фильма, народный артист России, лауреат Государственной премии СССР Александр Анатольевич Прошкин.
ДОЛИН: Александр Анатольевич, привет.
ПРОШКИН: Добрый вечер. Спасибо за приглашение.
МИТРОФАНОВА: Сегодня такой грустный день, но я не могу не вспомнить о том, что у вас был недавно день рождения.
ДОЛИН: Да, Александр Анатольевич отметил на прошлой неделе 70-летие, что стало для нас косвенным поводом для того, чтобы его пригласить. Собственно, фильм его в нашем цикле стоял и был, но вот мы решили поставить его на этой неделе, чтобы мы смогли лично поздравить Александра Анатольевича. Поздравляем!
ПРОШКИН: Спасибо.
ДОЛИН: И мне кажется, что хороший повод поздравить √ это напомнить о фильме, который сейчас, наверное, молодые наши слушатели (а они же зрители) знают плохо или не знают вовсе. А ведь довольно недавно, ну, во всяком случае, на моей памяти на него были очереди, были толпы, были аншлаги. Фильм "Холодное лето 53-го", Александр Анатольевич, не дайте соврать, по-моему, это самый популярный ваш фильм был?
ПРОШКИН: Ну, в общем, да.
ДОЛИН: Сколько зрителей, по каким-то приблизительным сейчас подсчетам?
ПРОШКИН: Я сейчас точно уже не помню цифру, по-моему, это больше 60-ти миллионов за год было, и в 42 страны он был продан.
ДОЛИН: Ну, то, что он был продан, совершенно не удивительно. Я думаю, что мы сейчас будем не только рассказывать о фильме, но и поговорим о том времени, когда он вышел. Потому что, конечно, "Холодное лето 53-го" √ это один из знаковых и очень важных фильмов перестройки. Но этот фильм, как и некоторые другие такие очень-очень важные фильмы той декады, мне кажется, сочетает то, что сейчас многим кажется вообще несочетаемым, во всяком случае, в русском театре.
МИТРОФАНОВА: Например?
ДОЛИН: А именно, ну, я боюсь говорить слово "развлекательность", ну, скажем так, некоторый жанровый элемент, саспенс, то, что позволяет смотреть это, ну, не знаю, как в Америке смотрят вестерны, например. В этом фильме очень много общего с вестерном, с одной стороны. А с другой стороны, это фильм, поднимающий серьезнейшие проблемы социальные, политические. И нельзя сказать, что они там были бы как-то закамуфлированы и спрятаны за этим вестерном, за этой увлекательностью, они сочетаются совершенно органично, как (ну, вот разрешите мне это сравнение) в фильме "Покаяние", который тоже в нашей сотне. Очень органично сочетается такая зрелищность, образность... Но, тем не менее, фильм, доступный даже ребенку для понимания и совершенно не скучный, с очень серьезной проблематикой. Или даже в фильме "Маленькая Вера", вот такая бытовая драма и какие-то элементы эротики сочетаются тоже с серьезными глубокими метафорами. Что это такое вообще, Александр Анатольевич, как вам кажется, это примета времени, что сочетались те вещи, которые сейчас продюсеры, они никогда не поверят, что можно их сочетать и собрать большую кассу, и собрать большую аудиторию?
ПРОШКИН: Ну, с одной стороны, это воздух времени, когда в воздухе носилось ощущение грядущих перемен, уже что-то назрело, и нарыв этот лопался. И в какой-то степени фильм и несет эту интонацию надежды на перемены, на свежий ветер. Поэтому совпадало с неким ощущением, общим ощущением страны. А, во-вторых, мы не будем забывать, что это была совершенно другая страна, это был совершенно другой кинематограф, и это был, в общем, совершенно другой зритель.
МИТРОФАНОВА: Это был Советский Союз.
ПРОШКИН: Да, это был Советский Союз, это были тысячи кинотеатров, и кино было доступно всем.
ДОЛИН: Вы имеете в виду в смысле цены за билет, да?
ПРОШКИН: Не только цены за билет, но просто в любом селе была киноустановка. У меня по "Холодному лету" было 4,5 тысячи копий в прокате.
ДОЛИН: Сейчас таких цифр вообще не бывает. Тысяча √ это предел.
ПРОШКИН: Сейчас моя последняя картина "Чудо", она прокатывалась 17 копиями. И на сегодняшний день кинотеатры существуют, кинотеатры нового поколения – только в городах-миллионниках, в основном. А в городах, где 200-300 тысяч, 100 тысяч, я уж не говорю о сельской местности, вообще нет кинотеатров нового поколения. Это означает, что примерно половина страны, если не большая часть, вообще не видели киноэкрана. Они смотрят или по телевидению, или по DVD, то есть киноэкран стал недоступен. Соответствующая, так сказать, и кинематография, которая работает на достаточно ограниченный круг зрителей, которые в состоянии заплатить большие деньги за билет, живут в больших городах. И в основном, это все-таки уже определенное какое-то поколение, молодое поколение в среднем до 35-40 лет. Все остальные лишены этой возможности.
ДОЛИН: Я сделаю маленькое отступление в сторону, что Александр Анатольевич √ один из крайне редких российских режиссеров, которые адаптировались даже к этой ситуации. Я имею в виду, что режиссер Прошкин делает прекрасные телефильмы. И все-таки телевизоры есть у всех в стране или практически у всех. И то, что, не снижая стандартов этого художественного качества, Александр Анатольевич сделал в советское время выдающийся фильм "Михайло Ломоносов", в перестроечное время √ еще более выдающийся фильм "Николай Вавилов", а сравнительно недавно "Доктор Живаго" (с моей точки зрения, тоже замечательный), это тоже, конечно, редкостное умение и, повторяю еще раз, умение, которое сейчас мало где встречается, а именно умение привлечь довольно большую аудиторию довольно серьезными вещами, не поступаясь этой серьезностью. Александр Анатольевич, ну, сейчас постфактум (пусть вас это, конечно, не оскорбляет) кажется, что 1987-й год – и сделать фильм о периоде, о лете после смерти Сталина, об освобождении, когда вся страна читала только-только начинающихся публиковаться широко Шаламова и Солженицына, это практически конъюнктурный жест. Что делая это, вы знали или были уверены, что все на это пойдут и будут это смотреть. Или это не так? С какими чувствами вы вообще брались за это все? Вы сомневались в том, что кому-то это будет интересно, или тогда уже была в этом убежденность?
ПРОШКИН: Ну, у вас весьма такое приблизительное представление об этом времени.
ДОЛИН: Конечно.
МИТРОФАНОВА: Мне было уже 17.
ДОЛИН: А мне 11 лет было.
ПРОШКИН: Никто ничего еще не знал, куда обернется... И когда я привез готовую картину, судьба ее была абсолютна не ясна. Ну, я запустился с одним сценарием, который в процессе съемок претерпел очень сильные изменения. Потому что в основе лежал, в общем, так сказать, хорошо скроенный криминальный сценарий Эдгара Дубровского. И уже в процессе мы его сильно изменили, втайне от наших руководителей √ от Госкино и прочего. Когда мы привезли картину, выяснилось, что за это время совершенно изменился "Мосфильм", появились какие-то новые объединения. Я оказался в объединении Меньшова, который первый раз увидел картину и не очень понимал, что с ней делать.
ДОЛИН: То есть было страшновато, как-то не по себе было, да?
ПРОШКИН: Да. И тогда возникла некая опасность, что Госкино эту картину не примет в связи с изменениями явными сценария. Потом, это нам сейчас кажется, что 1987 год √ уже все, ветер свободы, все можно говорить обо всем┘ Ничего подобного! Это только-только-только все начиналось. И Владимир Меньшов собрал большой худсовет, который уже образовался в его объединении, а там был Рустам Ибрагимбеков, Егор Яковлев, замечательный академик Федоров возник. Он показал им, где-то ночью показал┘
ДОЛИН: Хорошие были люди.
ПРОШКИН: Хорошая компания. Лакшин. То есть компания выдающаяся. И эта компания, конечно же, меня спасла, потому что Егор Яковлев тут же забрал картину, показал ее ранним утром в "Московских новостях", я даже не знаю... И уже утром на следующий день в "Московских новостях" вышла большая рецензия на картину. Она уже была неубиваемая. Но потом пошло странное совершенно для меня явление, потому что эту картину стали приглашать в клуб КГБ, где мне устроили овацию, что было совершенно неожиданно.
ДОЛИН: Ну, тоже новые веяния.
ПРОШКИН: Я не знаю, в СЭВ, по всем творческим союзам она пошла до проката. И я думаю, что, конечно, колоссальное влияние было тогда действительно свободной прессы, колоссальное.
ДОЛИН: Которая только-только появилась, и, конечно, это было┘
ПРОШКИН: Да, да. И "Московские новости", которые задавали некий тон этому времени. То, что "Московские новости", если они говорили "да", то целый огромный слой, по крайней мере, интеллигенции очень на них ориентировался.
МИТРОФАНОВА: Александр Анатольевич, Антон, может быть, мы нашим слушателям, которые родились после 1980-го, расскажем приблизительно сюжет? Они обязательно должны это посмотреть, но так, чтобы молодежь и подростки понимали, что происходило.
ДОЛИН: С удовольствием. Я вот вчера пересматривал фильм специально к нашему эфиру и, конечно, поразился тому, что там ничто не смотрится архаично или как-то вот несовременно. То есть наоборот, даже этот такой холодный в лучшем смысле слова стиль и манера, чуть-чуть такая заторможенная, она прекрасно соответствует каким-то новейшим фестивальным веяниям. Но в то же время то, что в фильме было самым главным, наверное, для широкой публики, а именно некое напряжение внутреннее этого сюжета, оно есть до сих пор. Я, конечно, пытался представить себе, как человек, который вообще не знает вот всей этой лагерной тематики, того, что такое 58-я статья...
МИТРОФАНОВА: Сталинских репрессий.
ДОЛИН: Действие происходит в 1953 году, маленькая сибирская деревушка, в которой живут крестьяне, какие-то представители власти местной, очень такой хлипкой (замечательный Юрий Кузнецов там играет одного из них). И живут там двое поселенцев, выпущенных из лагеря, политических бывших заключенных, бывшая 58-я статья, которых совершенно прекрасно играют Анатолий Папанов, для которого эта роль стала последней, и Валерий Приемыхов. Один из них (это потом выясняется, не сразу мы это узнаем) √ бывший разведчик, который попал в плен, и был за это посажен в лагерь. А другой – инженер, абсолютно классический такой московский интеллигент...
МИТРОФАНОВА: Который побывал в Англии, по-моему, и был за это┘
ПРОШКИН: Ну, был за границей, значит┘
ДОЛИН: И стал "английским шпионом", да. Вот они там живут вдвоем и тоже ведут очень тихую жизнь. Но 1953 год – бериевская амнистия, и огромное количество блатных, бандитов шастает по всей стране, на самом деле, но особенно по тем краям.
ПРОШКИН: Нет, это просто время знаменитой амнистии, когда выпустили всех уголовников, но еще никого из политических не выпускали, поэтому начался в стране уголовный террор. И сюжет как бы и заключается в том, что банда этих уголовников заняла эту деревню.
ДОЛИН: Ну, понятно, что это прекрасная система, когда в малом образе отражается вся страна, потому что в этой деревне жителей-то всего 15 человек, из которых мы на экране видим пятерых. И уголовников этих там шесть человек, по-моему, или семеро. То есть они даже не выглядят, на первый взгляд, настолько опасно и ужасно, но, тем не менее, ощущение этой опасности, оно присутствует и нарастает. И в результате выясняется, что единственные внутренне свободные люди, которые не боятся, поскольку они перешли, видимо, границу страха...
МИТРОФАНОВА: Это политзаключенные.
ДОЛИН: Да, бывшие политзаключенные. Им не разрешено, в отличие от деревенских, иметь никакое оружие. Тем не менее, они не то что возглавляют сопротивление, а они вдвоем, а особенно этот инженер, которого играет Папанов, который, видимо, впервые в жизни в руках держит винтовку, тем не менее, именно они берутся за оружие, и им удается победить зло. Все-таки удается в конечном счете. Таким образом, это почти что вестерновая┘
МИТРОФАНОВА: И крупный план Валерия Приемыхова с его серо-зелеными глазами √ это прямо как будто Чарльз Бронсон, вот мне показалось. Помнишь?
ДОЛИН: Это действительно очень похоже на вестерновую историю. Повторяю, дело не только в американском кино. Ведь эти вестерны, они впитались (не случайно их Сержио Леоне делал и многие другие), впитались вообще в мировое кино, потому что это были очень простые и очень эффективные схемы рассказа о противостоянии добра и зла. И то, что в данном случае представляют собой уголовники, освободившиеся и абсолютно беззаконные┘
МИТРОФАНОВА: Убийцы.
ДОЛИН: Они потенциальные убийцы. Дело не в том же, кто они, может быть, они до этого никого не убивали.
ПРОШКИН: Дело не в том, что они уголовники, они социально близкие, так сказать, они прощены.
ДОЛИН: Совершенно верно.
МИТРОФАНОВА: А политические √ нет.
ПРОШКИН: А политические доведены до состояния┘ Вообще ничего еще не было понятно, их дальнейшая судьба, то есть это два человека, находящиеся на самой низшей ступени общества, потому что в этой деревне они как бы обслуживают местное население. И человек, прошедший войну и совершавший на войне всякого рода серьезные поступки, здесь находится в состоянии самого неуважаемого вообще...
МИТРОФАНОВА: Какого-то убожества.
ПРОШКИН: Поэтому и имя ему дали √ Лузга, то есть никто.
ДОЛИН: У них нет имен. Одного зовут Лузга, а другого – Копалыч. И, собственно говоря, только в тот момент, когда они понимают, что скоро, видимо, умрут, они вступают в это безнадежное противостояние с уголовниками, они наконец-то друг другу называют свои настоящие имена и фамилии.
МИТРОФАНОВА: А мне показалось, что им все равно было, умирать или нет. Мне кажется, они больше волновались все-таки за гражданское население, нежели за себя. Им было все равно, что с их жизнями. Нет?
ПРОШКИН: Нет, я не думаю, что им все равно. Я думаю, что каждый человек все-таки живет надеждой, и каждый человек старается, когда возникает ситуация, проявить себя.

ДОЛИН: Я скажу, мы сейчас обязательно подробно закопаемся немножко в тех, кто делал этот фильм, вместе с Александром Анатольевичем поговорим о композиторе, об операторе и, конечно, об актерах. Но я хочу просто коротко сказать, что с моей точки зрения в этом фильме выдающегося. Именно это, наверное, ведет к тому, что сейчас этот фильм знают меньше, но я уверен, что это просто период такой. Дело в том, что этот фильм (и поэтому он тогда так выстрелил, конечно, не из-за Папанова и не из-за темы лагерей), этот фильм о свободе. Таких фильмов не очень много делалось вообще за всю историю российского кино. В перестройку их было некоторое количество, все разные. Это фильм о свободе и о двух представлениях о свободе. Свобода как безнаказанность и свобода как вольница вот этих вот блатных, уголовников, которых физически освободили и которые не боятся никого, не боятся власти, которой они друзья, и поэтому власть их освободила. И внутренняя свобода, которой не обладают ни урки, ни жители деревни, но которой обладают эти двое политзаключенных, поскольку, пройдя через ад и оставшись случайным образом в живых (все, кто читали хоть один текст Шаламова, понимают, что в живых можно было остаться только случайно, невозможно было это себе обеспечить), эти люди обрели последнюю и высшую свободу человеческого достоинства внутреннего, которое невозможно уже потерять. Если ты пронес его через лагерь, после этого тебе, в общем-то, не страшно ничего. И эти два типа свободы, которые на самом деле открылись в перестройку, в 1987 году всей нашей огромной стране, я думаю, очень пророчески прозвучали в этом фильме. Понимали ли зрители тогда, когда шли, что в этом есть какое-то пророчество? Я сомневаюсь, вряд ли. Но вышло так, что свобода криминального беспредела и внутренняя свобода интеллигента стали двумя единственными возможными видами свободы, которые и схлестнулись в конце 1980-х, в 1990-е и вот сейчас, в нулевые тоже.
ПРОШКИН: Так вот и плоды мы пожинаем вообще.
ДОЛИН: Пожинаем и будем пожинать еще довольно долго.
ПРОШКИН: Еще очень долго, да.
ДОЛИН: Давайте теперь по существу перейдем к каким-то деталям. И одна из таких "деталей" (поставим слово в кавычки) √ это Анатолий Папанов, для которого эта роль стала самой последней. Как вышло, что этот человек оказался в этом фильме? Прекрасный, потрясающий актер, который, конечно, со многими разными образами ассоциировался у советского населения.
МИТРОФАНОВА: Больше с комедийными.
ДОЛИН: Я подозреваю, что один из центральных – это был именно комедийный уголовник из фильма "Бриллиантовая рука", наверное, одна из лучших его ролей в жизни. Вот такой человек, которого представляли комическим паханом, и он тут становится центром противостояния, внутреннего противостояния.
МИТРОФАНОВА: И что самое удивительное, ему веришь. То есть нет никакого сомнения.
ДОЛИН: Безусловно. А откуда взялась идея, ваша ли она была?
ПРОШКИН: Я довольно многих замечательных актеров пробовал на эту роль, в том числе и людей, которых впрямую это коснулось. Вот Вацлав Дворжецкий все это, так сказать, отпахал... И когда я его пригласил на пробы, очень странная вещь получилась. То есть человек вдруг вспоминал какие-то комические моменты из этого времени. Может быть, потому, что он был значительно моложе, или это механизм нашей памяти √ ужас отставлять, ужас выбрасывать. В результате, когда я посмотрел этот эпизод, на экране получился очень симпатичный интеллигентный человек, который все время ищет повод расшутить ситуацию, рассмеяться. И я понял, что он иначе и не может, потому что этот ужас нужно от себя отогнать как можно дальше.
ДОЛИН: Защитный механизм.
ПРОШКИН: Да, это защитное свойство человеческой природы вообще. Замечательный актер Заманский, которого я очень любил┘
ДОЛИН: Тоже прошедший через репрессии человек, тот самый, который в "Проверках на дорогах" играл главную роль.
ПРОШКИН: Да, изумительный человек, потрясающий, эти глаза прозрачные┘ Я понимаю, что здесь что-то общее вот с Приемыховым в генотипе. Тоже не получается... И самое главное, что я не понимал, что здесь должен быть человек с простым лицом, как бы вот не какой-то потрясающий интеллигент. На меня потом Смоктуновский обиделся: почему меня не пригласил? Я говорю: потому что вы гений, потому что вы исключение. А тут должен быть человек абсолютно такой типичный, с типичной судьбой, со стертым лицом. И я не был уверен, что Папанов захочет это играть. Я его пригласил, дал ему прочесть сценарий, он пришел и сказал: мне это интересно. Вообще он был человек немногословный. Ну, мы там попробовали как-то пристроить его. Приемыхова я с самого начала взял, на него и снимал картину, вот мне вообще хотелось снять картину для Валерия, с которым мы подружились и который мне очень нравился, и я никого не пробовал...
ДОЛИН: По-моему, это его лучшая роль и осталась.
ПРОШКИН: Я и искал к нему партнера. И потом как-то мы разговорились с Папановым, я говорю: собственно, это вторая роль, это не главная, в общем, роль. Я говорю: почему вы как-то так легко и охотно пошли на это дело? Я понял, что для него это был такой поступок внутренний, перед самим собой очень важный. Он говорит: вот, я прожил довольно такую долгую жизнь в очень трудное и тяжелое время, когда рядом-то люди исчезали. Я, говорит, еще мальчишкой работал в Москве на заводе, еще до всякого актерства, и там стащили какую-то деталь, пропала там деталь, всю бригаду замели, продержали ночь в кутузке, на следующий день по счастью выпустили. Но за этот день я натерпелся такого страха, который потом меня не отпускал очень долгие годы, особенно когда рядом исчезали товарищи и в армии, и в искусстве. Для него это тоже было некое освобождение от того страха, который сидел во всех в это время. Это был поступок прежде всего для себя. И мне кажется, что вообще некое мессианство, свойственное актерам того поколения, оно чрезвычайно важно.
ДОЛИН: Но не всем все-таки. Мне кажется, что это было свойственно нескольким людям такого большого дарования, к которым, конечно, относился Папанов. Многих, наверное, обманывало действительно его несколько иное амплуа во многих его ролях.
ПРОШКИН: Я думаю, что это амплуа было некоторой такой защитой от жизни, чтобы не играть правильных начальников, секретарей парткома и прочее-прочее, он нашел себе изумительную нишу, и в этой нише очень долго и с успехом, благополучно просуществовал. А вообще-то, мне кажется, что он великий трагический актер, просто великий. Он очень многого, к сожалению не сыграл. Он вообще, конечно, потрясающий дядька.
ДОЛИН: Да, он был потрясающий, и в фильме это чувствуется. Мне кажется, что, кроме каких-то актерских качеств, все-таки в таком кино было важно, чтобы эти герои, чтобы они ощущались на экране личностями, чтобы это были не просто судьбы, изломанные судьбы, которые довели человека до края, и ему ничего уже не страшно, это должны быть личности, которые проявляются постепенно, не сразу. Не случайно они – люди без имен, эти имена возникают постепенно. И, конечно, потрясающая, в общем, вошедшая в историю нашего кино финальная сцена, когда Лузга, герой Приемыхова, возвращается в Москву к семье своего напарника погибшего, к семье героя Папанова, и мы видим эту замечательную интеллигентную квартиру со всеми приметами московского быта, и понимаем, что благополучие этой семьи, отрекшейся от него, это на самом деле результат самопожертвования этого, в общем, слабого человека, казалось бы, слабого, со стертым лицом, как вы говорите, каким он действительно предстает с самого начала. Такой какой-то старичок в ушанке, в ватнике, непонятно кто. Ну, конечно, для публики было все равно понятно, они знали Папанова. Но, тем не менее, это личность, которая проявляется постепенно, не сразу, и проявляется с совершенно, мне кажется, потрясающей редкой силой.

МИТРОФАНОВА: И вот что я хотела сказать. Часто в иностранном кино пишут: "основано на реальных событиях". А здесь вообще не надо ничего пояснять. Здесь как будто хронику смотришь. Это же ужасно, это жутко!
ДОЛИН: А меж тем, интересно. Александр Анатольевич, а вот за этим сценарием была какая-то реальность? Я читал очень любопытные рецензии, где фильм рассматривается как такое идеалистическое представление, что вот не могли на самом деле эти доходяги политические противостоять банде уголовников. Ну, с другой стороны, конечно, читая "Архипелаг ГУЛАГ", можно поверить в реальность вообще чего угодно. В нашей стране люди совершали иногда такие подвиги или такие жуткие подлости, что воображение за этим всем не угонится. Но все-таки вот эта история, она откуда взялась?
ПРОШКИН: Вы знаете, как-то на премьере в Берлине, где-то в 1989 году была премьера в Берлине, я сейчас точно не помню... Ну, как всегда, значит, в зале довольно много русских, и после фильма начинается бурное обсуждение. Выходит какой-то очень такой агрессивного вида человек и говорит: "Почему вы все переврали?" Я говорю: "В каком смысле?" – "Ну, во-первых, он не капитан, а он был майор, и фамилия его не Басаргин, а Иванов. Почему нельзя было точно?" Я говорю: "Мы это все выдумали, это литературный сценарий, это литература, это из головы". – "Что вы мне голову морочите? Я прекрасно знал этого человека. Основные факты все совпадают. Вы специально, наверное, вам КГБ запретило давать его фамилию┘" И прочее-прочее. То есть в известном смысле это – история типичная. Могли ли политические противостоять уголовникам? А только они и противостояли, тем более, что он военный, герой Валеры Приемыхова, человек, который на войне и не такое видал. Просто здесь у него было ощущение абсолютной безнадежности и страшной обиды, обиды на страну, на государство. А здесь вот живые люди, девочка, которую надо защитить. И тут уже никакие обиды не существуют, они перестают действовать.
МИТРОФАНОВА: Ну, вы с девушкой очень жестко поступили. Это так в сценарии было? Или вы решали: оставить ее в живых или нет. Это жуткая вообще сцена, когда мать немая кричит, как любая мать, это невозможно вообще смотреть.
ПРОШКИН: Вы знаете, надо быть жестоким для того, чтобы все-таки люди понимали, насколько это все было страшно. Тут любые поддавки┘ И вообще я не считаю, что кино √ это большое развлечение. Там есть элементы развлечения, это нужно┘
ДОЛИН: И в этом фильме они есть, безусловно.
ПРОШКИН: И в этом фильме тоже они есть. Но все-таки кино, как и всякое искусство, оно дает человеку какое-то направление нравственного выхода, что ли. И человек должен┘
МИТРОФАНОВА: Думать.
ПРОШКИН: Да, думать, да. Вот его ситуации этот фильм ему, так сказать, в какой-то степени ложится или не ложится, и подвигает он его к какому-то поступку в жизни, или в состоянии человек вдруг на себя посмотреть глазами вот этих героев, или сказать: да, то, что со мной происходит, в сравнении с тем, что было здесь, это ерунда! И найти в себе силы поступить, так сказать, очень решительно, радикально, конкретно, уже совершенно в другой жизни и в другой ситуации. Искусство должно помогать человеку быть человеком.
ДОЛИН: Александр Анатольевич, к разговору об этом. Понятно, что этот фильм, в частности, если говорить о его фабуле, о его сюжете, это фильм о том, как человек или люди совершают поступок или не совершают поступок. До какой степени вы сами осознавали этот фильм, когда его задумывали и делали,как поступок? Или вам это казалось, ну, скажем, еще одним пунктом фильмографии, хорошим сценарием, хорошей историей, которую можно хорошо рассказать, с хорошими актерами, заработать какое-то количество денег, премию, может быть, и двинуться дальше к следующему фильму?
ПРОШКИН: Вы знаете, когда начинаешь задумываться, как бы сделать такое, чтобы на этом получить определенные дивиденды, никогда ничего не получается. Как только вы начинаете что-то рассчитывать, это все со стыдом вылезает. Да я даже представить себе не мог, что, в общем, эта картина будет иметь такой оглушительный отзыв. И, конечно, очень во многом просто, так сказать, время сыграло свою роль, что вот это ощущение, этот воздух свободы, который мы начали, так сказать, хватать широко открытым ртом все┘ Я не могу забыть, как в Тольятти на хоккейном стадионе повесили огромный экран, показывали фильм, я не помню, сколько в этом стадионе людей, но очень много там зрителей. И после этого я выхожу на лед, стою в ботиночках, прилип к этому льду, и со мной разговаривают невидимые мною люди, потому что свет на меня, и я вижу, так сказать, огромную массу людей. И стоят какие-то молодые ребята, начинают читать какие-то свои стихи. Вдруг какой-то там поднимается мужик, который говорит: да надо к чертовой матери закрывать эти колхозы, надо то-то, то-то┘ И начинается гигантский диспут. Вот это колоссальный подъем, это огромная надежда на выздоровление общее нации, понимаете? Вот, конечно, это было┘ Я в своей жизни прожил не одну оттепель, а две, прямо скажем. И вот ощущение такого подъема, оно было только в это время, и таких надежд... И весь мир к нам тогда относился, как к стране и народу, которые выиграли какой-то невероятный шанс в жизни совершить какой-то огромный скачок. И мы верили, что мы тогда можем это сделать. Но вот из двух свобод, о которых вы говорили, та свобода во многом оказалась сильнее. И даже в тех людях, которые, так сказать, приветствовали и были глашатаями свободы первой, свободы личности, свобода хапнуть присутствовала, и началось даже борение внутри людей очень сильное. И очень многие люди, которые определили это время, не выдержали этого испытания. Как-то, в общем, в целом, я считаю, что задача нашей интеллигенции была сказать абсолютную правду о 20-м веке. Потому что Россия в 20-м веке совершила колоссальное насилие над своим народом, над своей нацией. И, конечно, все мы виноваты. И не надо говорить о том, что там красные победители или белые – виноваты и те, и другие. И вот это состояние деления на красных и белых, "пасть порву", оно все равно в нас остается, в латентном виде, но остается, поэтому мы до сих пор не существуем в виде единого народа, единой нации, мы бесконечно выясняем отношения там, где нужно просто вместе, взявшись за руки, нечто построить.
ДОЛИН: Ну, просто выяснилось, как мы говорили, о нескольких видах свободы, как благотворной, так и пугающей. Так же выяснилось, о чем вы сейчас говорите, вот эта правда, которую надо сказать о 20-м веке. Была советская версия, когда была только одна правда, а реальная истина, она замалчивалась. А вот постсоветский вариант, он ничем, как выясняется, практически не лучше. Вариант, когда есть много правд, когда одни говорят, что вот был там, не знаю, сталинизм и 1953-й год, а другие говорят, что при Сталине было лучше всего, и идет голосование "Имя России", и интернетчики, молодые ребята, голосуют за Сталина, он на первом месте, оказывается, в рейтинге великих российских деятелей...
ПРОШКИН: Это следствие того, что наша интеллигенция не выдержала испытание временем. Почему-то немецкие кинематографисты, писатели сумели ментально изменить нацию.
ДОЛИН: Да, представить себе, что сейчас кто-то хотя бы косвенно будет оправдывать Гитлера в какой-то форме в Германии, это просто невозможно. Скорее в Голливуде снимут фильм про то, какой Гитлер был хороший, чем в Германии кто-то осмелится об этом сказать. Только в сумасшедшем доме.
ПРОШКИН: Да, и в этом огромная роль была интеллигенции, огромная миссия. И нужно сказать, что очень много у нас было в этом направлении сделано, но отдельными людьми.
МИТРОФАНОВА: А осталась интеллигенция-то после Сталина?
ПРОШКИН: Вот некоего такого общего направления┘ Понимаете, ну, так грубо говоря, это великая драматургия, это Шекспир отдыхает – то, что нам оставило в наследство это время, на этом можно было построить, так сказать, гигантскую кинематографию и выйти на лидирующие места в мире, потому что мы могли рассказать такие истории, которые другие не могут рассказать.
ДОЛИН: Как говорил опять же Шаламов в своих "Записных книжках", что лагерь дал мне столько сюжетов, что я мог бы писать бесконечно, гораздо больше, чем я написал, и там не было бы узко, любому Льву Толстому хватило бы материалов.
ПРОШКИН: Да.
МИТРОФАНОВА: Но все материалы были бы драматичными.
ДОЛИН: Да, безусловно.
ПРОШКИН: Ведь дело не только в лагере, вообще в этом времени, понимаете? Я все, так или иначе, в каждой картине занимаюсь все-таки историей 20 века и никак не могу до конца ответить на эти вопросы: кто виноват, как случилось, почему, отчего?
ДОЛИН: Ну, если бы вы могли бы ответить, вы были бы очень плохим режиссером. Мне кажется, что люди, которые находят ответ на подобные вопросы, это шарлатаны, это совершенно невозможно.
ПРОШКИН: Но, тем не менее, как могло случиться, что страна и народ, который просуществовал, так сказать, тысячу лет в православии, почти в единочасье стал громить церкви, сжигать иконы и прочее-прочее.
ДОЛИН: Иногда с большим удовольствием, не то что их заставляли...
ПРОШКИН: Да. И поэтому сейчас, мне кажется, вот я сейчас снял картину "Чудо", в общем, в принципе, о том, что вот этот тысячелетний опыт для нас ушел в некое, так сказать, подсознание. Когда мы сталкиваемся с тем, что мы не можем объяснить, мы испытываем некий утробный страх, потому что этот тысячелетний опыт, он же так вот не проходит. Сколько бы нас ни стращали, ни загоняли и ни подкупали, но это уже в генах у нас сидит. Поэтому мы живем в ощущении, в ожидании чуда, что кто-нибудь за нас как-нибудь что-нибудь сделает да разрешит и модернизирует.
МИТРОФАНОВА: "Лучшая сотня, которую нужно посмотреть". Мы говорим о фильме "Холодное лето 53-го". У нас в гостях прекрасный человек, мы вас так давно ждали┘
ДОЛИН: Александр Прошкин, режиссер фильма "Холодное лето 53-го", рассказывает о нем и о тех людях, которые его делали. Мы поговорили об Анатолии Папанове, для которого эта работа стала последней. И я думаю, что справедливо сказать и об исполнителе второй или первой главной роли √ о Валерии Приемыхове. Я повторю еще раз то, что я сказал, мне кажется, что эта роль √ лучшее из того, что он сыграл. У него были хорошие роли, но здесь такая удивительная его человеческая и типажная, и актерская уместность в этой истории, в этом фильме, она не устает меня лично удивлять.
ПРОШКИН: Вы знаете, роли делаются из масштаба личности актера. Собственно, он и не актер, он просто принес сюда свою личность. И я начинал картину с того, что я хочу снять картину с Валерой в главной роли, а уже потом искал сюжет. Потому что этот человек был мне чрезвычайно дорог, вот в нем скрестились все какие-то, так сказать, надежды этого времени. Это был человек, который всегда старался говорить правду, даже в ситуациях, когда ее и не надо было говорить, он ее пытался, так сказать, расшутить, но говорил правду, и так он жил. И никого уже не осталось из главных героев.
МИТРОФАНОВА: В 2000-м его не стало.
ПРОШКИН: Да. Не стало Валеры, не стало Виктора Степанова, тоже очень мощного актера.
МИТРОФАНОВА: Мне кажется, его Ломоносовым всегда уже звали после той роли, даже Степанова не знали.
ПРОШКИН: Ну, я же его привел в кино, в общем. Он был актером тамбовского театра, и когда я его пригласил на роль Ломоносова, я говорю: "А не удивились там, в Тамбове, получив телеграмму, что вас вызывают играть Ломоносова?" Он говорит: "Нет. А кого же еще?" Вот. Это все были какие-то очень мощные, сильные люди. И вы знаете, я думаю, что Валера-то в какой-то степени и умер от того, что та колоссальная надежда, которую давало это время, эта возможность сказать абсолютную правду о человеке, она оказалась невостребованной. Подошло глухое время 1990-х годов, когда кино практически перестало существовать, и было очень трудно работать.
МИТРОФАНОВА: Страшно, ужасно.
ПРОШКИН: И потом некая тотальная коммерциализация, когда он вынужден играть был каких-то паханов в каких-то криминальных картинах и с трудом пробивался сам со своим кино, со своими картинами, со своей человеческой интонацией: кто, если не мы? И вот то, что эти люди ушли, для меня это большая драма, мне их очень не хватает в жизни. И в этом, понимаете, есть какая-то страшная такая закономерность, их время убивало.
ДОЛИН: Александр Анатольевич, сейчас опять мы эту ошибку совершили классическую, говоря о замысле, о сценарии, об актерах, мы людей, которые более интересны, близки всегда профессиональному сообществу, чем зрителям. которые о них не задумываются, мы их вообще оставили за скобками. Все-таки несколько слов про оператора и про замечательного композитора Мартынова, который тоже вместе с вашими фильмами пришел в кино, он много делал и до этого, но мне кажется, что самые значительные его киноработы музыкальные, они были сделаны в ваших именно фильмах.
ПРОШКИН: Вы знаете, очень трудная работа была у оператора в этой картине. Мы с ним поклялись чуть ли не на Евангелии, что ни одного солнечного кадра не будет. Как только вылезало солнце, Боря Брожовский говорил: "Все, стоп, съемка отменяется!"
МИТРОФАНОВА: Для оператора это тяжело.
ПРОШКИН: И мы сняли эту картину серо-пасмурную, как вот это┘ Как только в этой Карелии выходит солнце, все такое веселенькое, и все не то. А вот эта пасмурная Карелия, которую Борис┘ Он очень талантливый человек. Мне жалко, что он сейчас уже давно не работает, потому что это оператор с очень какой-то своей точной интонацией. Это вообще поколение √ поколение Брожовского, Рерберга, они все, в общем, сокурсники, все одного ВГИКовского выпуска, это поколение художников настоящих, для которых изображение, чувственное изображение, образное изображение чрезвычайно важно. Владимир Иванович Мартынов. Ну, во-первых, это, конечно, мастер большой, это большой композитор, который, по счастью, приходит периодически в кино, и мне повезло с ним работать в трех или четырех картинах √ и в "Ломоносове" он сделал замечательную музыку, и в "Вавилове". Но там было где разгуляться, это большие картины, многосерийные.
ДОЛИН: Тут музыки очень мало, она очень скупая и очень значительная поэтому.
ПРОШКИН: Тут должна была одна какая-то очень такая вокальная тема, которая идет не как иллюстрация, не даже как яркая какая-то тема, она идет как некое ощущение, откуда-то изнутри, где-то из печенок, понимаете? И вот мне кажется, он очень точно ее почувствовал и очень во многом себя здесь ограничил. И это, так сказать, признак, конечно, большого мастера и большого таланта.
МИТРОФАНОВА: Огромное спасибо. Александр Прошкин у нас в гостях.
ДОЛИН: Я думаю, что, может быть, наша передача поможет посмотреть новыми глазами или просто посмотреть впервые фильм "Холодное лето 53-го", о котором мы сегодня говорили. И я со своей стороны все-таки назову еще несколько замечательных картин Александра Анатольевича, которые стоит посмотреть тем нашим слушателям, которые их не видели. И прежде всего это незаслуженно, мне кажется, оставленный в тени замечательный телевизионный фильм "Николай Вавилов". Кроме этого, конечно, это замечательный "Михайло Ломоносов" и прекрасный фильм "Доктор Живаго". И мне кажется, блистательный и тоже недооцененный, сравнительно недавний фильм "Живи и помни". Надеемся, что у Александра Анатольевича много фильмов еще впереди. Огромное спасибо. Еще раз поздравляем с прошедшим днем рождения и желаем многих дней рождения впереди.
МИТРОФАНОВА: Приходите к нам еще! Спасибо.
ПРОШКИН: Спасибо, мои дорогие! Спасибо.
Слушайте аудиофайл.