Сергей Стиллавин и его друзья Михаил Муромов. Обо всем, кроме музыки...

СТИЛЛАВИН: Доброе утро всем! Добрый день! Итак, сбываются наши обещания. Давно мы ждали к нам в гости Михаила Муромова. И сегодня в прямом эфире он у нас в гостях. Михаил Владимирович, доброе утро. Спасибо большое, что вы добрались до нас. И сегодня с утра, когда мы в кулуарах обсуждали ваш приезд, товарищ Веселкин вдруг вспомнил, что когда-то давно в валютном баре…

ВЕСЕЛКИН: Это Ялта. Да, да, Ялта.

СТИЛЛАВИН: Вместе брали. И, более того, один фильм вас объединил.

МУРОМОВ: Мы бы, честно говоря, могли и побольше сделать, если бы мы сильно дружили. Но Веселкин тогда занимался брейк дансом и поэтому мне до него…

СТИЛЛАВИН: Он был перекошенный?

МУРОМОВ: Он никак не мог выровняться, хотя уже бросил этим заниматься, но все время ходил, подергивал головой.

КОЛОСОВА: Электрочеловек.

СТИЛЛАВИН: Каждому свое, да, товарищи.

МУРОМОВ: Но Веселкин – симпатяга! С ним хорошо. Нет, я не сказал "симпатичный", я сказал: симпатяга.

ВЕСЕЛКИН: Учтите, между артистами, Рустам Иванович, могут быть и такие, мужские отношения.

ВАХИДОВ: Да я понимаю!

ВЕСЕЛКИН: И "симпатяга" – не значит то, что вы подумали.

СТИЛЛАВИН: Миш, я почитал, ознакомился с вашей биографией достаточно подробно, и меня очень заинтересовала даже не история музыкальная, которая, в принципе, на моей памяти, вы – живое воплощение моей юности.

МУРОМОВ: Ну, я думаю, что музыкальная – это пятая уже биография будет. Потому что было еще четыре. Я, например, не знаю, что такое детство. У меня не было детства. Потому что я с детства уже должен был плавать, играть на виолончели, заниматься английским, в школе был французский. И вот это все вместе… Так что детства у меня не было. Потом математическая школа, потом институт, потом аспирантура, армия. Я не себе принадлежу, а государству. Мне поэтому, кстати, вручили орден "Мировое общественное признанение" в Администрации Президента. Хотя я знаю, что он меня недолюбливает. Но пускай!

СТИЛЛАВИН: Это какой?

ВАХИДОВ: Тот или этот?

МУРОМОВ: Всегдашаний.

СТИЛЛАВИН: Миш, я читал историю о том, что ваш папа был дворянином.

МУРОМОВ: Да.

СТИЛЛАВИН: Вот расскажите эту историю. Это очень интересно. И я так понимаю, что людям с такой биографией было очень непросто в стране жить.

МУРОМОВ: Ну, хотя бы начнем с того, что он поступал пять раз в институты разные. И, сдавая на "отлично " все (потому что папа к тому времени знал уже пять языков, например), хотя он поступал в технический вуз.

СТИЛЛАВИН: А сколько ему было лет, когда произошла революция 1917 года?

МУРОМОВ: Пять лет.

СТИЛЛАВИН: Пять лет. Почему ваши бабушка с дедушкой решили остаться? Как так получилось?

МУРОМОВ: Дело в том, что дедушка работал. Он металлург-технолог.

СТИЛЛАВИН: То есть, несмотря на происхождение, он был инженером?

МУРОМОВ: Да, он инженер. Причем, такой сильный инженер. Он был главным инженером металлургического комбината. Даже печать у меня где-то была, я ее потерял. Но у меня сохранился значок дедушкин за гимназию. Удивительная работа. Я пытался скопировать, никто не смог из литейщиков это сделать. Ну, вот. Значит, и они уехали из Петербурга в Москву (потому что все-таки дворяне в основном в Петербурге жили).

СТИЛЛАВИН: Да, да, как и сейчас.

ВЕСЕЛКИН: А купцы все здесь.

МУРОМОВ: Да. Дедушка был технологом в Барнауле. Они жили, он зарабатывал 800 рублей. На эти деньги жила семья из 14 человек. У них был свой дом от завода. Но потом они из Барнаула переехали в Петербург, а из Петербурга в Москву. Ну, и вот, собственно, такой был дедушка.

СТИЛЛАВИН: А что с ним происходило во время советской власти?

МУРОМОВ: Он работал.

СТИЛЛАВИН: Как специалист он был востребован?

МУРОМОВ: Конечно, да. Он работал все время. До последнего. Я его не помню, потому что он умер, когда мне было два года. Хотя я себя с двух с половиной лет помню. Потому что в два с половиной года я тонул и выплыл. Выплыл, тем не менее. И я даже помню пузыри желтые перед глазами. И вот с тех пор я себя помню. Я помню, как пришел в детский сад первый раз, еще были раскладушки деревянные. Вот просто я помню все. Даже фамилии своих однокашников по детсаду.

СТИЛЛАВИН: А папе сильно мешали?

МУРОМОВ: Да, папа пять раз поступал, поступил на шестой раз в Гидромелиоративный институт. Потом написал диссертацию, потом поехал в Китай, во Вьетнам, на французском там преподавал. Оттуда его почему-то выгнали, потому что он стал торговаться на рынке и кто-то подслушал. А русским нельзя было торговаться. Вот пришел, сказали – и купил. Ну, и вот он потом уехал оттуда. За это время мама от него ушла. И в итоге я жил так: у меня было две мамы и два папы. Потому что мама вышла второй раз замуж, когда мне было уже семь лет, а папа женился на другой женщине. И мы жили отдельно. У нас была в коммунальной квартире комнатка 12 метров с мамой. А мама преподавала электротехнику всю жизнь. Она институт связи окончила. Потом мама быстро написала диссертацию. А отчим был у меня грузин. Вот такая у меня семейка была. Ну, и потом мы прожили, прожили, получили (опять же в коммуналке) 16-метровую комнату. Поэтому у меня не было детства, понимаете? А потом папа вернулся. Я как раз закончил математическую школу, поступил в институт, и уже началась у меня научная работа.

СТИЛЛАВИН: Миш, а вам мешали вот из-за этого происхождения? Или уже как бы внуки не учитывались?

МУРОМОВ: Нет, нет. Ничего никто никогда не мешал, даже никто никогда ничего не говорил.

КОЛОСОВА: А 1937 год как для вашей семьи прошел?

МУРОМОВ: А откуда я знаю? 37-ой? 37-ой – папа преподавал тоже. И я знаю, что папа потом на фронт пошел, всю войну прошел. Сначала был сапером, а потом была трудная служба, он должен был переводчиком работать синхронным на пытках.

СТИЛЛАВИН: Серьезно?

МУРОМОВ: Да. И он должен был стоять около пыточного стола. И когда человек начинал что-то говорить, он тут же должен был переводить это все. Поскольку он знал четыре языка, то он легко это делал. А вообще он переводил примерно с девяти языков, хотя он их не знал досконально. Но поскольку созвучие есть (там франкоязычные, германоязычные), вот, у нас многие не знают, что, например, английский язык он германский. А мы считаем, что он к романским имеет отношение. Так? А вот такая ерунда.

ВЕСЕЛКИН: Я вот сейчас сижу слушаю, Миш, у меня…

ВАХИДОВ: Расстегнули, кстати говоря, рубашки тоже. Совсем расстегнули.

ВЕСЕЛКИН: У меня все стереотипы. Потому что вот эти яркие выступления. Просто, ребята, чтобы вы имели представление, это огромное количество клипов. Причем, они такие яркие все клипы. Миша выходил на сцену, у него рубашка расстегнута, она в каких-то там типа огурцах, пальмах таких, все, это публика. Я помню, в Ялте…

СТИЛЛАВИН: Это надо одним словом, Леша, сказать: погода!

ВЕСЕЛКИН: Отличная погода такая. И никаких… Просто вот, слава богу, что это слышу, просто никаких ассоциаций с тем, что Миша будет говорить о германоязычных, значит, и франкоязычных корнях, и что в Англии германский язык. У меня сейчас (я тебе честно скажу, Миш ), я ведь в состоянии шока сейчас нахожусь.

МУРОМОВ: А ты поседел от этого?

ВЕСЕЛКИН: От этого, да. Еще неизвестно, что с желудком будет.

ВАХИДОВ: С желудком только хорошо будет.

СТИЛЛАВИН: А после института, куда вы пошли работать?

МУРОМОВ: После института я пошел в армию. У нас без военной кафедры было.

СТИЛЛАВИН: А где довелось служить?

МУРОМОВ: Довелось служить в Москве, потому что меня на Угрешке выдернул полковник один и спросил: "Ты – Муромов?" – Я думаю, как он меня узнал? Я – лысый, главное, такой угрюмый, в пальтишке. Ну, я говорю, что Муромов. "Ну, если завтра будешь в воде, за сколько проплывешь?" – Я говорю: "Ну, за минуту проплыву?" Он говорит: "Ну, иди сюда". Заводит меня в шкаф стенной, а там уже два человека стоят.

СТИЛЛАВИН: В шкафу?

МУРОМОВ: Гребцы, причем. То есть теснота была такая, а стоять надо было, я скажу, часов 10 мы стояли.

СТИЛЛАВИН: В шкафу?

МУРОМОВ: Да. Потом он забрал двух гребцов и поставил другого паренька пощуплее. Это был лучник.

ВАХИДОВ: В спортроту отбирали?

МУРОМОВ: В спортроту, да. Это "Динамо" отбирало у ЦСКА спортсменов.

СТИЛЛАВИН: Мы там были в прошлом году, на Угрешке, представляем себе это место. Миш, а потом что случилось?

МУРОМОВ: А потом нас продержали, выпустили и сказали каждые пять суток приходить по адресу на Подбельского. Но только не дай бог, от кого-нибудь будет пахнуть, сразу показали на карте крайнюю правую точку.

СТИЛЛАВИН: Камчатка?

МУРОМОВ: Нет, Тикси. И на зону с ружьем. Потому что внутренние войска, КГБ и войска связи и войска железнодорожные относятся к "Динамо". Все остальное – ЦСКА. Ну, вот. Нас отпустили. И только через 20 дней нас призвали на учебку. И уже потом в Можайске – учебка, ползание на брюхе по мокрой жиже. А после учебки на Подбельского, там спортрота, там многие служили: Билялетдинов, Севидов с нами были в роте. Один был, правда, очень хитрый Шура Амис такой, он был по настольному теннису. Но его очень редко было в роте видно. Мы должны были каждый месяц пять дней отрабатывать программы.

СТИЛЛАВИН: В шкаф не приглашали?

МУРОМОВ: Нет, нет. Это на кухню, потом у тумбочки стоять, стрельба, конечно. Это в Софрино стреляли. Это не секрет.

СТИЛЛАВИН: А какие были тогда отношения между ребятами?

МУРОМОВ: Отношения? Ну, в роте у нас даже были такие отношения, что мы даже присмиряли там роту гарнизонную, караульную. И против нас в нашей же казарме была рота обслуживания. Поэтому нам с продуктами было очень просто. Ночью даже повар мне лично приносил мясо.

СТИЛЛАВИН: Вы были "дедом" сразу, с первого дня?

МУРОМОВ: Нет, я пришел, мне год оставалось служить. Я сказал: "Черпак черпака видит издалека". А "черпак" – это когда год прослужил. Ну, вот. И, в общем, я служил так, как мне нравилось. Но, представляете, если я плавал один за всю дивизию, плавал один.

КОЛОСОВА: Почетно.

МУРОМОВ: Десять заплывов подряд. Подряд нельзя. Я попробовал через один, плоховато. Потом через два уже.

ВЕСЕЛКИН: Получше, да.

МУРОМОВ: А нельзя было быстро плавать. Значит, говорили так: "Из одной-пять, чтоб не выходил". Потому что я мог чесануть нормально. Но это сразу же видно. Ну, так, в трусах армейских, то шапочку наденешь, то…

ВАХИДОВ: Типа такой простой.

МУРОМОВ: Ну, в общем, второе место наш коллектив физкультуры занял. Почетное, считай.

СТИЛЛАВИН: А потом, Миш, когда демобилизовались?

МУРОМОВ: Демобилизовался. Я в армии женился.

СТИЛЛАВИН: Да ладно!?

ВАХИДОВ: Как это так получи лось?

ВЕСЕЛКИН: Как это может быть такое?

МУРОМОВ: В общем, моя жена будущая пришла ко мне в армию после Геленджика в белом костюмчике. А я в армии. Сделал предложение. А мама, тем более, хотела, чтобы я именно на ней женился. Она у нее училась. И вот она милая очень. Вот три года мы с ней прожили, у меня к ней замечаний нет. У нее ко мне, конечно, есть. А у меня к ней нет. И я в армии женился.

СТИЛЛАВИН: Миш, а такое маленькое отступление лирическое, может быть, сегодняшним девушкам на заметку. Вот когда мужчина говорит, что нет замечаний, это значит что женщина не делает, не позволяет себе, может быть?

МУРОМОВ: Она ничего себе не позволяла. Во-первых, она не поднимала голоса никогда. У нас была практически идеальная семья. Только я был минус в этой семье.

КОЛОСОВА: А чего вы такого делали?

МУРОМОВ: Ну, я, во-первых, практиковал массаж.

ВАХИДОВ: Это как, в каком плане?

КОЛОСОВА: Другим женщинам?

МУРОМОВ: Делал массаж, собирал по четыре проститутки, допустим. И делал им массаж. Потому что они самые денежные и благодарные.

СТИЛЛАВИН: Вы за деньги делали массаж?

МУРОМОВ: Конечно, конечно.

ВАХИДОВ: То есть ее и массажистом были.

МУРОВ: Ну, например, раз, их четыре, по пятнадцать….

ВЕСЕЛКИН: Какой разворот неожиданный.

МУРОМОВ: 40 минут массаж, полный массаж тела 40 минут. Сначала с маслом делал, у меня был чемоданчик такой, там всякие мази.

ВАХИДОВ: Класс!

ВЕСЕЛКИН: Вот это жизнь!

М УРОМОВ: Халатик был, в белом халатике, с голыми ногами, значит, и массаж. Ну, так вот четыре человека, 60 рублей по 40 минут. Ну, сколько это?

СТИЛЛАВИН: Это хорошие деньги.

МУРОМОВ: Три часа.

ВАХИДОВ: А куда тратили? В то время можно было потратить?

МУРОМОВ: Тратил как? Во-первых, у меня машина уже была. Нужно было ее как-то и менять. Потом у меня был еще фарцовочный бизнес такой налаженный. Я привозил туфли "Масис" из Еревана или водолазки из Баку, из Тбилиси.

ВЕСЕЛКИН: Джины были?

МУРОМОВ: А как же! Джины у меня были еще на первом курсе института.

ВЕСЕЛКИН: Чего курил тогда?

МУРОМОВ: Нет, избавь бог! Я не курил, я плавал.

ВЕСЕЛКИН: "Мальборо"?

МУРОМОВ: Нет, нет. Пластинки. Водолазки – это оптом. Это я отдавал Юлию Шмильевичу-то.

СТИЛЛАВИН: Вот и Юлий Шмильевич приклеился еще.

МУРОМОВ: Ну, как? Мы же параллельно, вместе фарцевали. Но он еще валютой занимался, я валюту не трогал никогда. Только пластинки, магнитофоны, водолазки, туфли, джинсы. Джинсы последние – это была бригада такая, они шили джинсы с бляшками металлическими, сами красили индиго, у них было все. Они красили обычный холст. Сначала они продавали мне по 120 рублей, потом эти джинсы поднимались, поднимались… Причем, самые дорогие почему-то были из Подмосковья покупатели. То есть, когда джинсы, например, стоили 180, они брали по 220. А так в основном это все шло на юг.

СТИЛЛАВИН: Миш, но это ответ на вопрос все-таки, а как тратились тогда деньги, на что? Потому что сегодня – понятно…

ВАХИДОВ: Помимо того, что вкладывалось в бизнес.

МУРОМОВ: Машина, ресторан. Потому что я, например, мог съесть двух цыплят-табака одним разом. Только не вот эти половиночки, как есть. А целого такого, распластанного.

КОЛОСОВА: Хороший аппетит!

МУРОМОВ: Ну, девочкам, конечно, например, возьмешь какую-нибудь такую в ресторане: "Ну, что будешь?" – "Бутылку коньяка, бутылку шампанского и две порции икры".

ВАХИДОВ: Ничего себе!

МУРОМОВ: Я говорю: "Смотри, если не съешь, я тебе это высыплю или за шиворот или на юбку".

КОЛОСОВА: О, какой!

МУРОМОВ: Да, я строгий. Нет, вообще я очень добрый. Честно.

ВЕСЕЛКИН: Да. Но с ними строгий.

МУРОМОВ: Нет, но когда такой заказ!

ВЕСЕЛКИН: Я согласен, Миш.

ВАХИДОВ: Перебор!

ВЕСЕЛКИН: Ну, конечно.

МУРОМОВ: В одно лицо столько! Тем более, я сам-то не пью. Мне "Мальборо", бутылку коньяка. И какого она еще закажет.

КОЛОСОВА: Да чего, какого? "Арарату".

ТИЛЛАВИН: Миш, а кроме того, что она должна не поднимать голос, все-таки вот эту тему давай продолжим.

МУРОМОВ: Да, это ни в коем случае.

СТИЛЛАВИН: И что еще у женщины вы ценили?

МУРОМОВ: Во-первых, чистоплотность. Потому что, например, я жил одно время с мексиканкой…

ВАХИДОВ: Ох, ты!

ВЕСЕЛКИН: Это когда, Миш?

МУРОМОВ: Это когда в кабаке работал, сразу после женитьбы. Но все, вроде, нормально. Но посмотришь в уголочки: сало, плита не убрана, все! Не годится!

ВАХИДОВ: В уголочке, где сало?

СТИЛЛАВИН: В уголочке плиты.

КОЛОСОВА: Ну, не чистюля!

МУРОМОВ: А еще, конечно, нижнее белье. Если что-то не так, чуть-чуть не так…

ВАХИДОВ: Да, согласен. Все. Конечно.

ВЕСЕЛКИН: Гнать поганой метлой.

ВАХИДОВ: Вот у Алексея вечно проблемы такие.

КОЛОСОВА С чем? С салом?

ВЕСЕЛКИН: С ума сошел, что ли? Господи! Встретились два товарищи и вы такие шутки шутите. Господи! Слушайте, но неожиданный разворот-то какой! Давайте дальше, Михаил. После мексиканки.

ВАХИДОВ: Мне очень интересно, знаете, какой вопрос задать? А не считаете, что страну развалили? Вот мы с Сергеем очень часто на эту тему говорим, что отсутствие дефицита, народного ширпотреба этого, джинсов, видеомагнитофонов…

МУРОМОВ: Вообще дефицит он сплачивал, конечно. Сплачивал.

ВЕСЕЛКИН: Тут не подкопаешься никак.

МУРОМОВ: Нет, я вам честно скажу, дефицит сплачивал, гимн сплачивал.

КОЛОСОВА: Успехи спортивные.

МУРОМОВ: Герб, например.

ВЕСЕЛКИН: Хоккей.

МУРОМОВ: Герб. Вот он сплачивал. Вот этот монументальный герб, фасонный был герб, красивый. На трех зданиях только остался сейчас, почти нигде нет. На Министерстве обороны, на Министерстве иностранных дел.

ВЕСЕЛКИН: Да, есть там.

МУРОМОВ: И где-то еще я видел недавно.

КОЛОСОВА: Женщины написали: "Редкий мужчина".

ВЕСЕЛКИН: Редкий. И уже в гости приглашают в Чебоксары.

СТИЛЛАВИН: Миш, мы поговорили о том, что вы достаточно плотно занимались делами – фарцовкой, я так понимаю, связи с "цеховиками".

МУРОМОВ: Но теперь это называется – бизнес.

СТИЛЛАВИН: То есть вы были финансово независимым, я так понимаю, задолго до музыкальной карьеры?

МУРОМОВ: Конечно. Во-первых, я маме помогал. У меня мама зарабатывала 850 рублей. Но я все равно ей помогал, делился с ней доходами. Но поскольку она была "мартышка" по Зодиаку, то она это прощала мне и все время говорила: "Прекрати фарцовку! Прекрати! В институте узнают! Что такое?" А я-то был членом комитета комсомола, главным редактором стенной газеты.

ВЕСЕЛКИН: А фарцовщики обычно такие и были.

СТИЛЛАВИН: Комсомольцы и развалили.

КОЛОСОВА: Самые честные были.

ВАХИДОВ: Один сейчас сидит такой, комсомолец.

МУРОМОВ: Но потом в армии-то я уже вступил в партию. Поэтому уважаемый был человек. Но все равно попался я. Не на том. Меня шуганули милиционеры, в итоге пришлось побить их. Ну, двое с увечьями, а двое стояли, держали моего напарника. Кирилл Кацуман такой был, сейчас живет в Америке.

ВЕСЕЛКИН: За что бились-то?

ВАХИДОВ: Джинсы хотели.

МУРОМОВ: Нет, у меня ничего не было. У меня было только 800 долларов с собой, 400 рублей и две "сейки". И дали все равно, я так повел дело на суде (а тогда даже суд обязательно был)…

ВЕСЕЛКИН: Это какой год, Миш?

МУРОМОВ: Я сейчас скажу …

СТИЛЛАВИН: На обеих руках.

МУРОМОВ: Но дело в том, что статью трактуют неправильно 88-ю. По тому что 88-я предусматривает "нарушение правил обмена валюты", а просто наличие валюты… Хотя за это сажали. Но, тем не менее, я, в общем, так открутил на суде, что судья потом мне говорит: "Тебе бы адвокатом". Но 15 суток дала. Но, по идее-то, мне пятерочка светила легко.

СТИЛЛАВИН: Серьезно?

КОЛОСОВА: И как вы отсидели эти 15 суток?

МУРОМОВ: Легко.

КОЛОСОВА: Как в "Интердевочке" показывают?

СТИЛЛАВИН: С удовольствием.

МУРОМОВ: Во-первых, я рисовал. А генерал тогда был Самохвалов, и я ему нарисовал карту большую. У него была маленькая. Тогда не было больших карт. Я ему по квадратикам перевел и сделал большую карту.

ВЕСЕЛКИН: Это в кабинете, что ли?

МУРОМОВ: Да, да.

СТИЛЛАВИН: Класс! У нас в гостях Джек Лондон.

МУРОМОВ: Он даже мне давал бутерброды от банкетов. Я приносил их в камеру, а в камере было 25 человек. И, в общем, у меня смирно в камере все стояли.

СТИЛЛАВИН: Купил всех.

МУРОМОВ: Но тогда сидели 15 суток без одеял, без ничего. В чем пришел, в том и сиди.

СТИЛЛАВИН: А за что тогда сажали на 15 суток?

МУРОМОВ: В основном это сидели кто? Таксисты, алконавты. Такого уровня, как я с Кириллом, такого не было.

ВЕСЕЛКИН: Редкий гость был, да?

МУРОМОВ: Нет, а почему получилось-то все? Они к нам подошли (это было перед Днем милиции) чистка была. Подошли: документы. Ну, а я сходу, я знаю, что у меня валюта с собой, это я сейчас такой умный, а тогда-то поджилки затряслись, и я по Пушкинской улице наверх. А народ идет из Театра оперетты, из театра Станиславского, из "Ромэна". И народу много, а эти бегут за мной, кукарекают. А Кирилла уже взяли. А я в тупиковый двор забежал, и два бугая заходят, а я в крестовую им как влудил! И все! Остальное потом – тюрьма.

ВАХИДОВ: Отсутствие навигации.

ВЕСЕЛКИН: Да же не хочется о музыке говорить.

ВАХИДОВ: Женщины. Очень интересно про женщин. Вот эта, ставшая уже классикой, история фразы "В СССР секса нет", которая прозвучала во время телемоста Познера и Дана Хи.

СТИЛЛАВИН: Отличались ли девушки от сегодняшних? Я не имею в виду в плане одежды, но вот нравы, они действительно были другие?

МУРОМОВ: Те, с кем я общался, нет.

КОЛОСОВА: Сейчас не коньяк берут, а виски, наверное. И шампанское подороже.

МУРОМОВ: Это не обязательно, они на свое могут купить. Они даже сами купят. Но с тебя бабки примут, конечно. Сейчас же что? Телефон, по вызову. Две тысячи – час. Пожалуйста.

ВЕСЕЛКИН: И будь здоров!

СТИЛЛАВИН: Миш, я читал о тех рацпредложениях, которые вы сделали в свое время. Именно, я так понимаю, в пищевой какой-то индустрии.

МУРОМОВ: Да.

СТИЛЛАВИН: А как вы туда попали?

МУРОМОВ: Хорошо. Не надо перебивать плавную речь. Я просто поступил сначала в Менделеевский институт. Меня родители все время прочили химическое будущее. А потом у мамы в институте мясо-молочном, где она преподавала электротехнику, была заведующей кафедрой, открылось биохимическое отделение. Называлось так вообще, у меня диплом такой: инженер-технолог препаратов из гормонального и ферментативного сырья. То есть это кровезаменители все. И вообще это была закрытая специальность 1017-я, даже нельзя было ездить за границу. Хотя мы ездили за границу в стройотряды. Ну, в такую "куриную" заграницу: Польша, Болгария. А там вот эта биохимия. Потом после диплома (у меня диплом был с научной работой), меня оставили при кафедре. И при кафедре я преподавал, но уже технологию мяса. И в итоге после этой кафедры я пошел, отслужил, опять преподавал немножко, и в лаборатории работал. А потом поступил в аспирантуру, мать велела. Я до 27 лет я шел в коридоре, которые мама нарисовала. Вот единственное отстранение было – это фарцовка. А так я учился хорошо, у меня 4,44 выходной балл. И вот в аспирантуре я сделал эти три прибора, потому что их не было вообще. Даже, например, такой прибор: для изучения старения.

СТИЛЛАВИН: Через кровь?

МУРОМОВ: Нет. Делал сушеное мясо, "сушка в жире " это называлось, у меня такая диссертация – не сможет никто повторить: "Исследования в процессе хранения изменений биохимических свойств мяса, высушенного в жидких теплоносящих средах в условиях вакуума".

ВЕСЕЛКИН: Браво!

МУРОМОВ: Самое смешное, что вообще этот метод он был позаимствован из сушки древесины. Вот древесину можно сушить долго на воздухе, атмосферная сушка, а можно поместить ее, например, в масло в любое, теплоагент. И в условиях вакуума оно может высохнуть за два часа.

СТИЛЛАВИН: Серьезно?

МУРОМОВ: Да. А так пять лет дрова сохнут. Вот оттуда позаимствовали. А, в принципе, эта диссертация – это был госзаказ. Потому что где-то сбили летчика, во Вьетнаме, что ли, и у него были эти банки с этим сушеным мясом , оно в жире, в банках консервных. И диссертация дурацкая была, это из пальца надо было ее высасывать. Это несложно делать. Потом у что все равно мясо, высушенное в жире, пропитывается жиром и оно долго храниться не может. Там же гидролизная порча, все!

ВАХИДОВ: Сколько слов-то! Особенно гистология убила. Потому что только, по-моему, выпускники медицинских институтов знают о наличии такого предмета.

МУРОМОВ: Я могу сказать, что я даже мышке в вену делал укол.

КОЛОСОВА: А как же там найти-то эту вену?

ВЕСЕЛКИН: Специалисты могут.

МУРОМОВ: Вот так!

КОЛОСОВА: Но вот очень много вам приходит СМС-сообщений от наших радиослушателей и вот такое есть (ну, кроме того, что привет из Чебоксар, ото всюду, из Рязани): "Зауважал Михаила, когда он в отличие от многих деятелей эстрады не побоялся слетать в Афганистан с концертами".

МУРОМОВ: Я тебе могу сказать другое, что я никогда не был в Афганистане.

КОЛОСОВА: А почему же тогда люди …

МУРОМОВ: Я вам скажу. Я написал милицейскую песню одну к кинофильму "Боевым орденом награждается". И после этого эта песня попала в Афганистан, потому что там первые пошли звезды-то. И после этого меня вызывали в ЦК партии (не меня, а много композиторов), поэтов там, в том числе Тухманова, Мовсесяна (светлая память). И там нас много было. И я там встал (а все в скафандрах пришли, а я в кожаночке), и мне две медальки: одна афганская, а одна из Королева. И Севрук тогда был зам. по идеологии. И я, значит, сидел-сидел, молчал. А я в красной рубашечке, в кожаночке. Он так смотрел-смотрел (а все перья распускают), а у меня уже афганский цикл был готов, и уже там пели "Афганистан", "Спроси пустыню", "Письмо брату". Он говорит: "А вы-то что, молодой человек, сидите?" Ну, а мне чего тогда было, 35 лет, это еще дояблочный период. По музыке, когда будем говорить, расскажу, что такое памятник. Я говорю: "Вы знаете, если я буду сейчас говорить…" Но меня резали кроваво ото всюду. Единственное, что им не удалось, я уже три картины написал с моей музыкой, пришлось написать "композитор", хотя я не член Союза, а сказать-то нечего. Ну, вот. Я говорю: "Если я буду говорить, то очень душно будет всем людям, кто здесь есть. Здесь, кроме Тухманова и Мовсесяна, – говорю, – ни одного человека приличного нет".

СТИЛЛАВИН: Прямо так?

МУРОМОВ: Да. "Если я буду говорить, это займет 30 минут. Вам охота слушать?" А ему референт так наклоняется и говорит: "Это вот его песни-то поют. Как раз вот он, он!" – Тот говорит: "Ну, так вот, ваши же песни поют, с ними в бой идут!" – Я говорю: "Ну, что, поют ", – я говорю. – Я тут не виноват. Я написал кассеточку, она туда пошла. И все". – "Но это же песня, еще, еще!" Ошанин сидит: "Надо бы воздержаться от скороспелок ". Ну, команда такая: Богословский, Аедоницкий сидит, он так разговаривал. Ну, вот я и высказал все, что думаю. После этого мне удалось снять Кренкель из Музыкальной редакции и Давыденко, просто выбить. Потому что уже было невозможно. Я написал "телегу" в ЦК. Шесть страниц. Конечно, ее, может, особенно не читали, а я кое-что подчеркнул просто. И, видимо, это и прочитали. Ну, так вырезают. Допустим, сегодня эфир уже сняли, смонтировали, в шесть утра приходит Давыденко и режиссер такой Карпов был Серега, он говорит: "Так, Кренкель не хочет, это надо убрать. И мне там подложили другого кого-то". Резать же эту пленку нельзя. И, в общем, я написал. А Лапин уже ушел.

СТИЛЛАВИН: Мы говорим пока что обо всем, кроме музыки.

МУРОМОВ: С музыкой было очень сложно. Потому что, во-первых, я начал писать. Я давно это хотел делать. Я уже делал дома.

СТИЛЛАВИН: А во сколько лет вы научились вот…

МУРОМОВ: Когда Twist again пошел.

СТИЛЛАВИН: Это 60-е?

МУРОМОВ: Это мой восьмой класс. Мне показали восьмерочку на гитаре, и я быстро научился. Поскольку виолончель-то уже была за спиной.

СТИЛЛАВИН: Миш, а вот вы говорили о комиссиях, которые занимались приемкой, отменой. Как вы думаете, оглядываясь на сегодня, на вчера, на позавчера, эти комиссии в целом делали музыку лучше?

МУРОМОВ: Да! Конечно, да. Сейчас чего музыка? Трын-тран-дра-татан-дратана. И все. Музыки нет. Где песни-то? Есть песни, но если медленные. А если ударные песня, то уже, как правило, она скатывается туда. Но просто уж больно кровавые комиссии были. Так было ужасно! А, тем более, когда тебя еще и примут! Если встанешь на этой комиссии и смотришь им всем в глаза, и они не могут сказать, что… Только ножкой притоптывали, а сейчас резать? Как же вы? И вот смотришь: принимают. А с эфира потом срезают. Очень много песен я в 1982 году написал регги "Салют, любимая", я этой песней до сих пор горжусь. Один раз показали, а с повтора сняли. Фестивальные две песни у меня были. Один раз показали, с повторов снимают. А это уже не годится, песня должна пробить голову, она должна раз 10 отзвучать хотя бы.

СТИЛЛАВИН: Миш, а как произошел …, как изменилась жизнь от вот этой как бы такой обычной жизни, грубо говоря, вашей к публичности, к телевидению тому же? Если у вас не было музыкального образования профессионального, корочки не было?

МУРОМОВ: Но корочка по школе-то была. Ноты-то я знаю.

СТИЛЛАВИН: А как вот произошло, что вы пришли и …

МУРОМОВ: Меня уговорил один тоже фарцовщик. "А чего, – говорит, – мы с тобой музыкой не займемся? " А он сам играл.

ВЕСЕЛКИН: Всем занимались, этим еще нет.

МУРОМОВ: Кипа. Кипа.

КОЛОСОВА: Это в каком городе все было? В Москве?

МУРОМОВ: В Москве, в Москве!

ВЕСЕЛКИН: В центре, конечно.

МУРОМОВ: Ну, вот. Он меня уговорил, я купил синтезатор. Хорошего не было магнитофона, и "тембр" у меня был. Ритм-бокс, баслайн. И на этом начали так крапать. Потом уже я купил четырехканальник. Кстати, пресловутые "Яблоки" записаны на четырехканальнике простом.

СТИЛЛАВИН: На бабинном?

МУРОМОВ: Да, да.

ВЕСЕЛКИН: Дома у себя писал?

МУРОМОВ: Нет, в театре. Я в театре Станиславского работал. Мне дали там большую студию. Арчил Гомиашвили помог.

ВЕСЕЛКИН: Это серьезный мужчина.

МУРОМОВ: Да, конечно.

КОЛОСОВА: А как он помог? Как вы вообще вот заводили вот эти знакомства?

МУРОМОВ: Кипа, Анатолий Бальчев.

ВЕСЕЛКИН: Запомните, Виктория.

МУРОМОВ: А кличка – Кипа. И начал я там дело делать, но еще не показывался. Хотя уже сделал музыку к кинофильму. И потом меня резанули с песней "Метелица". Песня-то задушевная такая! Но Лапину не понравилась. У меня тогда не было, столько цепей я не носил, а захлестнулся дождик. И ему показалось, что это крестик. 29 декабря меня с "Огонька" сняли. И больше я на "Огоньке" никогда не был. Там еще и Пугачева мешала, конечно, Юрка Антонов. Просто заряжали, чтобы не было.

СТИЛЛАВИН: То есть внутри-то тоже такая борьба шла?

МУРОМОВ: Конечно.

ВЕСЕЛКИН: Такса-то везде существовала всегда.

МУРОМОВ: Нет, например, у Аллы там просто человек был на зарплате в Музыкальной редакции. Тот Давиденко, которого я и вышиб.

ВЕСЕЛКИН: Который киллер такой музыкальный.

МУРОМОВ: Нет, он – обрезчик. Но он сам хороший композитор. Вот в чем дело-то! Ему ничего нельзя сказать.

ВЕСЕЛКИН: Он и специалист при этом еще, да?

МУРОМОВ: Он композитор настоящий. Но все равно я его вышиб и этим горжусь. Потом музыка театра. Мне помог очень журнал "Театральная жизнь". Я написал примерно музыку к 20 спектаклям, которые поставлены, которые шли, которые до сих пор… Света Врагова, у нее свой театр. Она до сих пор ставит мою музыку и мне даже авторские идут от театральной музыки. А потом пошли уже авторские. Ну, на телевидение удалось как-то пролезать, потому что были молодежные редакции, Московская редакция, так-так, бочком-бочком. Но потом в "Утренней почке" маленько наладил связи. Даже там придумали, что я с Любой Черненко был в близких отношениях. Мы были в близких отношениях, то есть я ее встречал, отвозил, какие-то подарки делал. Без подарков там никак. Ну, вот так получилось.

СТИЛЛАВИН: Миш, а в то время клипы или… Ну, это не были полноценными клипами, но телевизионные вот эти ролики с песнями, их по какой технологии снимали? Артист платил за это или это делали как бы…

МУРОМОВ: Нет. Тогда артист платил в основном редактору.

ВЕСЕЛКИН: За размещение.

МУРОМОВ: Чтоб поставили, да. Вот я с Монастыревым много сделал. Он умер. Очень хороший был человек, интеллигентный. Но вот он делал такие подклиповки, похожие на клип. Но я вообще считаю, что то, что у нас ест клип: она побежала, он побежал, они упали, чайка полетела, они встали мокрые, все видать – это клип называется. К песне это никакого отношения не имеет. Песня, она обязана звучать по радио. Тогда это правдивая. Хай фиделити. То, что у нас называют "хай-фай " «Hi-Fi», это не "хай-фай", а это "хай фи". "Хай фиделити". И поэтому клип – это обертка к плохой конфетке. Вот и все. Нарядная обертка к плохой конфетке. По-другому не могу назвать. Если можешь выступить… Вот я, например, один концерт… Была такая передача "Проминад-концерт", я вживую ее записал, вживую звук записали и вживую все отыграли. Вот это да! Есть песни, допустим, вот эти передачи, где много артистов, та же "Песня года". Ну, конечно, все лезут туда, конечно, тискаются. И, конечно, в определенный момент уже начали просто ставки. А я ни разу не платил, например. Редакторам, когда пробивался, платил. Потому что студию надо было получить. Потому что, если у тебя штампика нет на кассете, то у тебя песню не возьмут эту. Нужно, чтобы была коробочка, на ней штампик, стерео не давали записывать.

СТИЛЛАВИН: Серьезно?

МУРОМОВ: Да. Потому что, если стерео есть, то ты можешь потом пластинку напечатать.

ВЕСЕЛКИН: Да и более продвинуто, пафосно было. Да.

МУРОМОВ: Ну, да. Ну, вот где конфетки, где шампанское, где ресторан.

ВЕСЕЛКИН: Я знаю, даже материал привозили видео.

МУРОМОВ: Тем не менее, я сделал из обычных ВХСников, на ВХСе, с тройным наложением сделал клип, настоящий клип, причем, он по теме, "Сладкий яд" называется.

ВЕСЕЛКИН: Вот он у нас был как раз.

МУРОМОВ: Там сладкие штучки всякие есть.

СТИЛЛАВИН: Миш, а вот банальный, наверное, для тебя вопрос. "Яблоки" уже были созданы без этой перлюстрации, без комиссии, это была уже песня в свободное время написана или ее принимали?

МУРОМОВ: Нет. Я могу сказать, что "Яблоки", Молодежная редакция, такой там Ломакин есть, вот он вырезал ее семь раз, несмотря на то, что…

КОЛОСОВА: А что ему не нравилось, Ломакину?

МУРОМОВ: Что это? Ну, что это за стихи? А стихи-то дементьевские из книжки. Просто взяты из книжки, и все. Придумал куплетик с припевчиком. Все. Вот эти "Яблоки". Коротенькая песенка, между прочим. Просто там итальянская такая рифма, сытное такое все. А если песню не запели за столом, песня жить не будет.

СТИЛЛАВИН: Я думаю, что нам нужно будет взять второй раунд. Миш, спасибо огромное.