Валенки Василий Бархатов

ТИХОМИРОВ: Итак, уважаемые друзья, в студии появился Он, как всегда молод, как всегда свеж. И, самое главное, независим. Человек, который потряс многие сцены оперных театров. И до сих пор, между прочим, еще трясет сцену Большого театра - Василий Бархатов.

БАРХАТОВ: Даже в данный момент.

ТИХОМИРОВ: Здравствуй, Вася.

БАРХАТОВ: Здравствуйте.

ТИХОМИРОВ: Рад тебя видеть, на самом деле.

БАРХАТОВ: Я тоже. Спасибо.

ТИХОМИРОВ: Ты понимаешь, в чем дело. У нас есть несколько поводов для того, чтобы встретиться, поговорить с тобой и пообщаться. Но самый главный повод в том, что …

БАРХАТОВ: Скоро конец света.

ТИХОМИРОВ: Да нет. Мы уже вчера это обсуждали. Все уже. Одна моя подружка вчера мне рассказывала: "Вадик, ты понимаешь, в чем дело? Я решила купить билеты, пока не поздно, отдохнуть на зимние каникулы". - Я говорю: "Ну, и как?" - "Ну, я думала, - говорит, - с концом света все как-то притормозят эту историю. Уже все раскуплено". - Я говорю: "Конечно, если помирать, так с музыкой где-нибудь в теплых краях".

МИРИМАНОВ: А когда конец света? Вчера было?

ТИХОМИРОВ: 21 будет в декабре.

БАРХАТОВ: Я вас умоляю! Успеем еще.

ТИХОМИРОВ: Василий, понимаешь, в чем дело! Вся печаль заключается в том, что я буду писать на тебя письма.

МИРИМАНОВ: Кляузы, причем.

БАРХАТОВ: Хорошо.

ТИХОМИРОВ: Я, правда, единственное, не знаю, кому писать.

БАРХАТОВ: Если вы не отзоветесь, мы напишем в прокуратуру.

ТИХОМИРОВ: Да. Дело в том, что в последнее время я заметил странную тенденцию. Режиссеры, которые годами, десятилетиями, даже столетиями практически работали, зарабатывали себе авторитет, регалии получали и звания, они сейчас, как в свое время Пушкин и другие поэты, отправлены на свалку истории. И все сцены занимают молодые, талантливые, но, опять-таки неопытные режиссеры. И мне становится больно за это поколение, которое трудилось, работало, а теперь в забвении. Как не стыдно?

БАРХАТОВ: Очень красивый монолог.

ТИХОМИРОВ: Я старался.

МИРИМАНОВ: Я, думаю, не первый раз слышит этот монолог.

БАРХАТОВ: Я в восторге.

МИРИМАНОВ: Берете?

ТИХОМИРОВ: Спичрайтер. Василий, я вдруг узнал о том, что вы собрали группу, при этом какого-то неприличного названия.

БАРХАТОВ: «Опергруппа».

ТИХОМИРОВ: «Опергруппа», да. То есть практически участок. Вась, смотри, вот ты собрал эту прекрасную группу и зачем? Зачем ты собираешь вокруг себя творческую молодежь, которая тебя тоже подсидит в свое время?

БАРХАТОВ: Во-первых, я не сделал ничего сверхъестественного. Я сделал то, что, в общем, давно как-то перед носом на столе эта идея у всех лежит. Я просто тот человек, который эту идею взял и поднял. Мне не хватало как зрителю современной оперы. Именно современных, сегодняшних композиторских, драматургических оперных театральных работ русских композиторов (и не очень русских) на современной оперной сцене. Не где-то один раз в рамках какого-то арт-проекта, показать где-нибудь в цеху или на производстве, на улице или в палатке один раз оперу и забыть про это. А сделать это так, как, собственно говоря, должно подаваться оперное искусство: в театре, с декорациями, по-взрослому, с оркестром, с артистами, в том качестве, в котором это хотел бы видеть композитор и режиссер, который над этим проектом работает. С этой идеей я пошел к бывшему тогда министру господину Авдееву. Он меня поддержал в этой идее. И дальше я стал разговаривать с руководителями театров, с которыми тоже был знаком. Анатолий Геннадьевич Иксанов, директор Большого театра, где я ставил, поддержал эту идею музыкального театра. Женя Миронов, Театр наций. Вот. И дальше также, как бы с точки зрения финансирования, ко всяким частным спонсорам и государственным организациям, с которыми я тоже что-то делал.

ТИХОМИРОВ: Подожди, подожди, Василий. У тебя же режиссерское образование.

БАРХАТОВ: Да.

ТИХОМИРОВ: Какие деньги? Ты что, решил стать еще и продюсером?

БАРХАТОВ: Конечно, режиссерское образование.

ТИХОМИРОВ: Но, подожди, кто-то должен заниматься постановкой, а кто-то должен зарабатывать деньги.

БАРХАТОВ: Ну, как сказать?

МИРИМАНОВ: Если хочешь сделать хорошо, я скажу, сделай сам.

БАРХАТОВ: Да. Я выступил неким локомотивом, понимая, что я появился в какой-то Общественной палате, что я что-то должен. То есть на меня легла ответственность, я должен что-то сделать, мне захотелось. Проснулся некий материнский инстинкт, я понял, что хочу.

ТИХОМИРОВ: А оно тебе надо?

БАРХАТОВ: Мне надо как зрителю. Я очень люблю смотреть спектакли.

ТИХОМИРОВ: Я тоже.

БАРХАТОВ: Возможно, больше даже, чем ставить. То есть ставлю я потому, что не ставить не могу. Это как бы некий способ общения личный с окружающей средой. Но я очень люблю смотреть хорошие спектакли, не хорошие люблю меньше смотреть. И мне хотелось как-то увеличить эту активность, особенно в среде современной оперы, которой просто нет. Я все время говорю "вернуть на сцену современную оперу", хотя и понимаю, что ее там никогда и не было, поэтому, ну, и дорогу молодым, там все такое.

ТИХОМИРОВ: А вот скажи мне, пожалуйста, вот как раз по этому поводу. Давай признаемся друг другу честно, что современна опера - это ужасно. Я несколько раз слышал современные произведения…

БАРХАТОВ: Я не хочу. Зачем мне в этом признаваться.

ТИХОМИРОВ: Я объясню, в чем дело. Вот, например, возьмешь Пуччини, Верди, Вагнера. Там есть музыкальный строй, там есть энергия, там есть драматургия. Слушая современную музыку, я слышу …

БАРХАТОВ: Но я хочу сказать, что есть люди сегодня, которыми Вагнер очень тяжело воспринимается. Вот очень тяжело. И это тоже довольно сложная, а для того времени была дико сложная музыка. И это было серьезно. Вот поставить рядом Пуччини и Вагнера и можно, как говорят в Одессе, две большие разницы.

МИРИМАНОВ: Дело в том, что мы хотя бы знаем имена, допустим, того же Пуччини, Верди, Вагнера и так далее. Но большинство наших граждан современных композиторов, современных авторов, даже имена, для них загадка. Ну, так, по большому счету. Потому что где-то в подсознании, что такое Верди, где-то кто-то слышал, Пуччини тоже и так далее. А вот назови хотя бы троечку, не назовешь современных авторов.

БАРХАТОВ: На самом деле, все очень просто. Не только современных, а даже, в общем, все на Пуччини и заканчивается, все знания, в лучшем случае. Потому что здесь мы в России в определенный момент начала XX века, всем известный, остановились. Дело в том, что он был очень естественный процесс, его никто не останавливал. Писал Вагнер, ставили Вагнера, писал Пуччини, ставили Пуччини. Потом начал писать Дебюсси, потом к нему присоединился Шенберг, Антон Веберн, тоже немного связанный с Гитлером, потом Бриттен, Рихард Штраус и до сегодняшних дней, там Кейдж и все. То есть композиторы писали, их тут же ставили в театрах, писали - ставили.

МИРИМАНОВ: А наши писали, но не ставили.

БАРХАТОВ: Да. А у нас в определенный момент этот процесс прекратился. Соответственно, и зритель разучился это воспринимать.

МИРИМАНОВ: Писали новые, став или Верди.

БАРХАТОВ: Да. Как воспринимать, как некий неусловный жанр, потому что в XIX веке ту же самую "Травиату" смотрели, как кино. А тут, мало того, что появилось кино и цирк, так и остановили еще и этот процесс. Естественно, что тут уже, спустя 100 лет, надеяться… Дело не в том, что народ глупый и необразованный, он просто отучен. Если люди будут сидеть сто лет, они и ходить тоже надо учить, если долго сидеть.

ТИХОМИРОВ: Но, Василий, с другой стороны, даже если мы возьмем Советский Союз, где сейчас оперы Родиона Щедрина?

БАРХАТОВ: Родион Щедрин - один из самых знаменитых, самый, наверное, ныне живущих русский композитор в мире. Он исполняется каждый день по всей Европе и Америке.

ТИХОМИРОВ: А где в Большом театре хотя бы одна опера?

БАРХАТОВ: Ну, в Большом театре как раз была когда-то премьер "Мертвых душ", ставились его балеты обширно.

ТИХОМИРОВ: И где они теперь?

БАРХАТОВ: Теперь "Мертвые души" идут на сцене Мариинского театра, и балеты на сцене Мариинского театра.

ТИХОМИРОВ: Если Родион Щедрин не востребован и непонимаем нашей публикой, неужели ты думаешь, что современные композиторы будут интересны нашей пресыщенной аудитории, которая привыкла, воспитана на Чайковском, на Глинке, на Мусоргском?

БАРХАТОВ: Так нельзя обобщать. Понятно, что, что там Щедрин? Пример. Я тоже уже за последнее время говорил сто раз. «Воццек» Берга, который во всем мире, это абсолютная классика. Да, это сложная музыка в определенном смысле. Это не мелодичная какая-то, это другая. Но это драматургия, и это оперное произведение, которое признано совершенно, стоит рядом с Моцартом. Уже все, его не надо ни защищать, ни опровергать, оно уже существует.

ТИХОМИРОВ: Его уже оценили, скажем так.

БАРХАТОВ: На второй серии спектаклей в Большом театре практически… Ну, не практически, я преувеличиваю, не было людей. И все говорили: это не нужно, Большому театру не нужен "Воццек".

ТИХОМИРОВ: Вот!

БАРХАТОВ: Ну, о чем мы говорим? Это та самая комплексная проблема.

ТИХОМИРОВ: Тогда, может быть, сделать мастерскую, взять небольшое здание, хотя бы Театр наций.

БАРХАТОВ: Хотя бы Театр наций! Прекрасный театр.

ТИХОМИРОВ: Я шучу. И там, например, экспериментировать с молодыми композиторам и с молодыми драматургами, с молодыми режиссерами. Но почему сразу на сцену Большого театра? Столько денег ухлопали! Пусть "Лебединое озеро» там с утра до вечера играет. Иностранцы платят деньги.

БАРХАТОВ: Это не были такие сумасшедшие деньги, во-первых, хотя, конечно, оперный спектакль - это один из самых дорогих видов искусства, который существует. Для этого и надо было, чтобы с флагманского, главного театра, который (говоря простым языком) должен служить законодателем театральной моды, начать это движение. Я не призываю к экстремизму того, что современная опера должна перекрыть классику. Это отдельный жанр. Должно существовать все, должно существовать в театре для широких масс. Мне не нужно экспериментировать тихо у себя в подсобке, потому что я это все знаю. Это было абсолютно искреннее желание поделиться существующим произведением, которое нравится мне, нравится большому количеству людей в мире, они признаны в мире. И для первой лаборатории я взял композиторов, которые уже имеют такую родословную, что можно позавидовать просто по исполнениям в Европе.

ТИХОМИРОВ: Василий, в принципе, ты доказал нам, скажем так, что, действительно, современная опера нужна. Но тогда возникает следующий вопрос. Современная опера так сложна для восприятия зрителем! А ты еще приглашает молодых режиссеров, которые мало того, чтобы упростить эту историю, сделать, скажем так, ее более доступной для зрителя…

МИРИМАНОВ: Народной.

ТИХОМИРОВ: Да. Ты приглашаешь этих концептуальных, молодых, которые, конечно, и так все видят сквозь призму. Я недавно посмотрел оперу одну современную молодого режиссера.

МИРИМАНОВ: В театре?

ТИХОМИРОВ: Да, да, в театре. Там выходит женщина, поет песню о любви, а в это время у нее сзади подстраиваются и начинают… Что же такое, думаю, дорогие друзья? Любить. Думаю, как же так получатся?

БАРХАТОВ: О любви же песня.

ТИХОМИРОВ: Но все равно неприлично как-то.

МИРИМАНОВ: А ты хотел как? Параллельно ассоциативно?

ТИХОМИРОВ: Конечно, конечно! И все-таки, Вась, ты не боишься, что и так очень сложный материал?

БАРХАТОВ: Во-первых, молодые режиссеры молодым режиссерам рознь. Необъективные и не совсем талантливые люди они встречаются всех возрастов. Мне, конечно, понятно, что это некий риск приглашать молодых режиссеров, так как Володя Бочаров, который поставил спектакль на сцене Большого, он вообще студент третьего курса.

ТИХОМИРОВ: Студент?

БАРХАТОВ: Студент третьего курса музыкального факультета. И дальше - факультета музыкального на Таганке, ГИТИСа его никто не выпускал. А тут выпустили на сцену Большого театра.

ТИХОМИРОВ: То есть, ты понимаешь, да?

БАРХАТОВ: Но он пытался очень, кстати, без юношеского фанатизма, очень внятно и конструктивно донести суть произведения, драматургию "Франциска" Сергея Невского. Дело в том, что я с самого начала хотел, чтобы эта вся идея с лабораторией была какой-то полноценной. Идея моя заключалась в том, что над каждым спектаклем работала молодая команда: молодой режиссер, молодой художник, сценограф, молодой дирижер, музыкальный руководитель, и примыкал к ним еще молодой продюсер (студент или выпускник продюсерского факультета как некий линейный продюсер). Проблема наших продюсеров театральных в том, что они вообще, в принципе, не знают, как происходит процесс преображения от партитуры, от нот до сценического действия. Чтобы они через это прошли и сами попытались в этом процессе помогать художникам.

ТИХОМИРОВ: То есть я правильно понимаю, Василий, что ты решил такой создать инкубатор, такое маленькое "мини-Сколково"? Подожди, но это же не программные технологии, правильно?

БАРХАТОВ: Нет, но многие из них драматические режиссеры, которые уже что-то поставили, что-то сделали без меня.

ТИХОМИРОВ: И вот что мне нравится в этом. Есть абсолютно точное и правильное направление, что, наконец-то, появляется механизм, как во всем мире, как находятся деньги, как находится материал, произведения, находится актер, находится площадка. Как это, действительно, все срастается. И потом получается или произведение искусства или неудачное произведение.

БАРХАТОВ: Ну, да. А потом мне хотелось показать, что я не считаю, что за счет отсутствия режиссеров можно казаться талантливее, на фоне отсутствия. Потому что все оперные режиссеры - это поколение, которое в два раза старше. Ну, не в два, но…

ТИХОМИРОВ: Как минимум, да.

БАРХАТОВ: Все они серьезные люди, талантливые. 99% из них обзавелись собственными театрами, либо руководят государственными, либо создали свои.

ТИХОМИРОВ: Да, да. У них есть фонарики с разными цветами.

БАРХАТОВ: Да. Наиболее приближенный один-единственный впереди это Митя Черняков, который уже, скорее, принадлежит мировому пространству, нежели только российскому театру. И я почувствовал себя как-то одиноко и понял, что надо что-то делать, потому что за счет… Раньше была такая (я не хочу никого обвинять), но была такая система, вот казалось, что режиссер, режиссер, режиссер и надо там всех, кто сзади, сжечь мосты, толкаться ногами , спихивать, чтобы… Но я понимаю адекватно, что, ну, во-первых, долго так не продержишься и талантливее от этого не будешь. А, во-вторых, я абсолютно спокойно к этому отношусь, потому что есть люди, наверное, талантливее меня. Мне тоже еще есть, что сказать. Как я в одном интервью тоже вспомнил в связи с этим, как Уинстон Черчилль ответил на то, что почему вот в Англии - единственное место, где нет гонений на евреев? - Он сказал, что "мы - единственная нация, которая не считает их умнее себя ". Вот поэтому не существует проблемы. Вот я ставлю свои спектакли…

ТИХОМИРОВ: Вообще история самодостаточных людей это хорошая история.

БАРХАТОВ: И они будут делать свои спектакли. Это же здорово, если что-то из этого останется истории.

ТИХОМИРОВ: Хорошо. Скажи мне, пожалуйста, а уже появился какой-то первый плод, дитя?

БАРХАТОВ: Да. Была премьера в Большом театре - опера "Франциск" Сергея Невского.

ТИХОМИРОВ: Подожди. На сцене новой?

БАРХАТОВ: На новой.

ТИХОМИРОВ: Это тоже хорошо.

БАРХАТОВ: Да. Но, понятно, историческая сцена. Так нет, Большой театр, он, в общем, во многом из-за этого и пошел навстречу, так как у них теперь две сцены: историческая сцена - это, да, это оплот самодержавия…

ТИХОМИРОВ: Конструктивизма и консерватизма, да.

БАРХАТОВ: Ну, относительного, да? А новая сцена, она, получается, что ее можно заполнять какими-то более экспериментальными проектами.

ТИХОМИРОВ: Согласен, да.

БАРХАТОВ: Поэтому тут как бы риски были …

ТИХОМИРОВ: Так. И что же этот "Франциск", что это за опера и о чем это?

БАРХАТОВ: Это опера, скажем так, монолог, на основе, естественно, жизни Франциска Ассизского, святого католического. Либретто - это некий музыкально-драматический монолог человека, который все время проверяет на прочность свою святость, который не уверен в своем пути и все время пытается выклянчить у бога каких-то доказательств верности своего пути. Человек, который умерщвлял свою плоть, истязал себя. Но сейчас очень сложно в двух словах это рассказывать. Там очень интересное либретто. Клаудиус Люнштедт, такой немецкий либреттист, с которым Сергей Невский написал это произведение. Но Сережа потом драматический текст сам перевел на русский язык. Там такая структура. Там два солиста - контр-тенор и сопрано. Это была Пшеничникова, потому что, кроме Наташи мало кто вообще может это все исполнить. Вот это про изведение фактически для нее было написано. И контр-тенор и драматический актер, который читает драматический монолог, текст. То есть контр и тенор и драматический актер - это Франциск. И женщина - это Клара, но в данном спектакле это был образ матери Франциска в спектакле у Володи Бочарова. И вместо одного актера было порядка 20 студентов курса Райкина и Брусникина из Школы-студии МХАТ. Они читали эти тексты.

ТИХОМИРОВ: О как! Неожиданно.

БАРХАТОВ: Это было такое режиссерское решение. Я вообще не вмешивался. То есть в каждый спектакль я вмешиваюсь на стадии декораций, макета. Или концептуально. Мне рассказывают, что будет так, так и так, я хочу спектакль об этом, коснуться этой темы, этой, декорация такая. Я где-то могу направить или вступить, быть просто собеседником режиссера. Но потом я ни во что не влезаю, потому что то тоже неправильно, как там художественный руководитель, который приглашает поставить режиссера в свой театр...

МИРИМНОВ: И на половине меняет.

БАРХАТОВ: … а потом приходит и говорит: "Нет, это так у нас в театре не принято. Давай сейчас я поправлю быстренько ", и делает свой спектакль.

МИРИМАНОВ: Хорошо. Как зритель-то вот воспринял это?

БАРХАТОВ: На самом деле, я хочу сказать огромное спасибо всем, кто был на этом спектакле.

МИРИМАНОВ: Но все равно голосуют рублем.

БАРХАТОВ: Это великие люди. Это действительно очень сложное современное произведение. Оно очень интересное, оно энергетичное, то есть это не просто математика такая музыкальная. Там есть, за что зацепиться даже неопытному человеку, но два дня подряд это был абсолютный аншлаг Большого театра. Битком! И это значимое событие. Понятно, что это было первый раз, что событие, и вокруг этого было обсуждение. Понятно, что в следующий раз уже эти два зала, скорее всего, не соберутся. Но это большая победа. И я для себя сделал несколько интересных наблюдений о людях неподготовленных, которые смотрели это произведение. Одни говорят: да, очень сложная музыка. И они на этом останавливались. А в первый день ко мне подошли две трогательные женщины в слезах и сказали: "Спасибо вам большое (абсолютно вменяемые, не какие-то городские сумасшедшие, абсолютно вменяемые две женщины) и сказали: "Спасибо вам от всего христианского мира". Я говорю: "Ну, собственно говоря, да, пожалуйста ".

ТИХОМИРОВ: Да не за что.

БАРХАТОВ: Немножко даже так напрягся, думаю, сейчас что-нибудь такое скажут. И они стали говорить, и я понял, что для них этот язык не был сложным. Они смотрели так, как надо просто смотреть театральное произведение, как надо смотреть любую оперу. Они воспринимали это как целостный месседж.

МИРИМАНОВ: Ну, да. Не музыку - отдельно, картинку - отдельно.

БАРХАТОВ: Да. Они воспринимали это, как спектакль-монолог Франциска Ассизского. Не то, что здесь шуршали металлическим листом, здесь стучали по деревяшке, а тут вступили скрипки, и это хоть как-то похоже на музыку. Они воспринимали это, как надо воспринимать спектакль. Просто без каких-то условностей.

ТИХОМИРОВ: Как шум жизни, по большому счету.

БАРХАТОВ: И потом, когда я увидел несколько растроганных, заплаканных хипстеров, тут я прям подумал…

ТИХОМИРОВ: Они были под веселящим газом каким-нибудь.

БАРХАТОВ: Они, наверное, пришли такие. Это эмо.

ТИХОМИРОВ: Слушай, Василий, на самом деле, ты даже заразил меня чем-то. Я подумал: может быть, зайти как-нибудь, посмотреть краем глаза. Возникает сразу следующий вопрос. Ну, хорошо, вот здесь Москва, есть возможность самовыразиться, есть возможность пробиться. Но проехайся по стране. Стоят классические сталинские здания оперных театров.

БАРХАТОВ: Безусловно. Это другой вопрос. В принципе, у нас в стране такой просветительской политикой и, если сказать грубее, беситься с жиру, могут себе позволить три театра. Это Мариинский театр, театр Станиславского и Большой. Те дома оперные, которые ставят Берга, Яначека, Бриттена, Щедрина, "Франциско", в Мариинке большие программы, потому что у них достаточное финансирование, но они получают государственные деньги и поэтому они не рискуют. Они получают, собственно, деньги на то, чтобы просвещать, показывать искусство. А провинциальным театрам очень сложно выживать вот именно даже в финансовом плане.

ТИХОМИРОВ: Вопрос стоит даже не в этом. Понимаешь, в чем дело? Даже деньги могут найти. Я сейчас езжу по России и вижу отреставрированные здания, классная сцена, зал, все остальное. Но вопрос возникает - наполнение. И все равно там показывают "Баядерку", "Борис Годунов", что там еще? Ну, и "Танец маленьких лебедей" на посошок.

МИРИМАНОВ: На Новый год.

ТИХОМИРОВ: А люди же и молодежь хотят нового. И люди даже старшего поколения хотят нового. А им говорят: "Нет, подождите. Мы еще не созрели пока". Да вот в Москву приезжают, где извращенцы. Пусть там …"

БАРХАТОВ: Я когда-то давно на встрече работников искусства с Дмитрием Анатольевичем озвучивал (озвучивал я ее там, заикаясь и неуверенно, и никто, даже я, не понял, что я хотел сказать), однако же…

ТИХОМИРОВ: Я даже не верю.

БАРХАТОВ: Да. Смысл заключался в том, чтобы неким образом перенять австрийскую модель, такую политику, когда они обязали каждый театр раз в год заказывать современное произведение.

ТИХОМИРОВ: Круто!

БАРХАТОВ: Ныне живущему автору. На государственном уровне, на бюджетном уровне, а уровне распределения бюджета. И они стали шевелиться, они стали искать. Так, собственно говоря, большое количество наших хороших русских композиторов были поставлены в немецкоговорящих странах или хотя бы исполнены. И это хорошее дело. То есть, да, не все войдет в историю, не все, наверняка, будет теми гениальными шагами. Но у каждого композитора знаменитого произведения гораздо больше, чем постоянно идущих в репертуарах мировых. Что-то отсеивается, что-то остается. Нужно просто какой-то серьезный шаг. Тут, опять же, я хочу подчеркнуть, что не должно быть экстремизма. У нас существует такая ошибка, что мы, когда чем-нибудь занимаемся, мы занимаемся так, что хоть святых выноси. Если патриотизм, то, чтобы мало не показалось! Если уж православия, то тоже так до земли. И хочется как бы всего… Вот как каждый человек, есть понятие - органичный, целостный. Вот так же должно быть в меру.

ТИХОМИРОВ: О, Василий, это все сложно. Кстати, Вася, все пишут, какой ты красивый, какой ты замечательный. Тут по поводу цвета твоих волос тоже идут большие сомнения. По поводу твоей фамилии.

БАРХАТОВ: Прекрасно! Стоило час разговаривать о современной опере, чтобы….

МИРИМАНОВ: От фамилии до волос.

БАРХАТОВ: Можно было с этого начать.

ТИХОМИРОВ: Но, Василий, я могу тебе сказать одно. Мне так кажется, что вообще, если продвигать современное искусство, его должны продвигать молодые люди, его должны продвигать красивые люди. Это вообще, мне кажется, очень правильная история. Потому что, когда, например, я вижу (прости господи, даже не хочу говорить о ком-то плохо), но когда я вдруг вижу каких-то нечесаных, волосатых и небритых людей от которых плохо пахнет, и они мне рассказывают о том, что "мы делаем современное искусство", вот все это современное искусство сразу тоже начинает как-то немножко попахивать не очень хорошо. Мне кажется, это тоже очень важно, скажем так, эстетическая составляющая.

БАРХАТОВ: Есть же поговорка, что "встречают по одежке".

ТИХОМИРОВ: Ну, да. А "провожают уже по уму ".

БАРХАТОВ: Мне кажется, что такое время, это одно время такое грязи, нечесанности, подвала, это были такие 70-е, андеграунд, когда хотелось… Но это был протест. Вот у вас там элитарное искусство, а у нас оно будет такое. Все равно хочется красоты, эстетики. Это может быть очень жестокий театр, с большим количеством насилия, лит рами крови, проливаемой на сцене, но все равно это должно быть с точки зрения искусства, формы и, не знаю, мезансценирования, все очень выверено и не должно быть мусора на сцене во всех смыслах этого слова.

ТИХОМИРОВ: И все-таки, Василий, скажи мне, пожалуйста, когда же мы придем к той системе, о которой мы периодически говорим, когда к нам приходят в студию и оперные певцы, и оперные режиссеры, это, в хорошем смысле этого слова, антреприза? Когда, например, действительно ставится грандиозная опера известного композитора, самые лучшие голоса со всего мира, да, они играют полгода, сезон, люди смотрят, потом этот спектакль, декорации сжигаются, костюмы раздаются направо-налево, и мы в следующем году ждем опять. То есть я понимаю, что это мюзикл, но это дорогой мюзикл и настоящее искусство.

БАРХАТОВ: Нет, мы планируем (и пока у нас, вроде, это получается), что спектакли, которые мы делаем, они остаются в репертуаре театра, где они были сыграны. Либо мы можем это подарить или пристроить в другой театр.

ТИХОМИРОВ: А вот не кажется, что это получается скрещивать коня и трепетную лань. И опять, мы говорим о новом искусстве, а потом загоняем его в прокрустово ложе, старая система?

БАРХАТОВ: Но это вообще другой совершенно вопрос, очень серьезный, о той системе, которая должна существовать. Собственно, репертуарный театр он остался в Европе только в Германии. Это как бы такой их фетиш. И у нас. В остальном в опере, в "Скала", где существует такая система, когда спектакли играются блоками, потом они долго ездят по миру, играются где-то еще. Потом происходит, спустя два года или год, ривайвл, который происходит спокойно, полмесяца, они репетируют. Не так в ночь ставят декорации кое-как, кого-то придавило, убило, не важно, вспомнил текст, не вспомнил, вперед! Нам надо! Сегодня в семь мы играем. Да? Естественно, что в такой гонке теряется качество. Потому что, одно дело, когда я ставлю полтора месяца спектакль и добиваюсь все до движения мизинца и каждую мысль, все мы придумываем. И потом, когда через год я приезжаю (особенно, если я не заезжаю), я вижу просто, как люди примерно с 200 метров, это, наверное, похоже на то, что я ставил. Но это комплексная проблема, это надо решать с репертуарной политикой. Я не знаю. На все есть свои экономические и художественные какие-то причины.

МИРИМАНОВ: Когда мы в следующий раз сможем экспериментом насладиться? И что это будет?

БАРХАТОВ: Следующий спектакль лаборатории,«Опергруппы» - это опера "Сны минотавра" Ольги Раевой, написана на текст Владимира Сорокина.

ТИХОМИРОВ: Он что, стал поэтом?

БАРХАТОВ: Это проза. Это мотивам его рассказов. Но там есть… Собственно, там ритмика такая, что это можно.

ТИХОМИРОВ: Где это будет и когда?

БАРХАТОВ: Это будет в Театре наций 12 октября совместно с фестивалем "Территория". Мы это делаем 12 октября на сцене Театра наций.

МИРИМАНОВ: Один день будет 12 октября.

БАРХАТОВ: Да. Ставят три молодых режиссера замечательных. Это "Сны минотавра".

МИРИМАНОВ: Хорошо. Надо будет посмотреть.

ТИХОМИРОВ: Василий, а, может быть, не пора ли нам современную оперу чуть-чуть притянуть и сделать мюзикл, рок-оперу, как угодно? Понимаешь, в чем дело? Мне кажется, что немножко упростить, завернуть в красивую обертку для того, чтобы… Бог с ним, да?

БАРХАТОВ?: Но мы говорим о разных жанрах.

ТИХОМИРОВ: Я знаю, что разные.

БАРХАТОВ: Зачем? Это такой вот жанр. Нет задачи популяризовать ее до уровня Стаса Михайлова.

ТИХОМИРОВ: Да, да, ты правильно меня понял.

БАРХАТОВ: Нет такой задачи.

ТИХОМИРОВ: Николай же Басков пел в свое время в Большом театре, как все ходили.

БАРХАТОВ: Я был сам был студентом, когда пол-зала вставало и уходило просто. Баскова убили, смысла смотреть эту историю… Это было очень трогательно. Нет, это хорошо, потому что Басков приводил аудиторию в Большой театр.

МИРИМАНОВ: Хотя бы люди знали, где находится Большой театр, где кассы находятся.

ТИХОМИРОВ: Так, может быть, я говорю, тоже, раз, пригласить Стаса Михайлова иногда попеть. Ваенга тоже неплохо, мне кажется, справилась бы.

БАРХАТОВ: Но это слишком радикально даже для меня. А Волочкова бы станцевала, например. Эта идея сильно опережает свое время

ТИХОМИРОВ: Хорошо. Тогда мы будем думать над этим. Вась, огромное тебе спасибо.

БАРХАТОВ: Спасибо вам.

ТИХОМИРОВ: Спасибо за твое творчество. Спасибо, на самом деле, за твою удивительную пробивную способность.

БАРХАТОВ: Вот пробивная способность Стаса Михайлова нам бы не повредила.

ТИХОМИРОВ: Ну, хорошо. Мы пригласим Стаса Михайлова и предложим ему.

МИРИМАНОВ: Начинайте отращивать бороду.

ТИХОМИРОВ: Все. Счастливо, до премьеры.

БАРХАТОВ: Спасибо.