Валенки Михаил Веллер

БАТИНОВА: Встречайте, пожалуйста, - Михаил Иосифович Веллер. Здравствуйте.

РУЖЕЙНИКОВ: Здравствуйте, Михаил Иосифович.

ВЕЛЛЕР: Здравствуйте. А вот встречайте - это значит, что все у себя дома у радиоприемников встают и аплодируют?

БАТИНОВА: Конечно, а как вы думаете? Чаем вас угощают.

ВЕЛЛЕР: Они или вы?

БАТИНОВА: Они, слушатели наши, торты мечут на стол, колбасу.

ВЕЛЛЕР: Я представляю ту тонкую трубочку, которая проходит по проводам. Здравствуйте, очень рад у вас быть.

РУЖЕЙНИКОВ: Тонкая капельница.

ВЕЛЛЕР: Тонкой струйкой на песок. Перестаньте.

БАТИНОВА: Между прочим, я тоже из тех людей, которые разговаривают с телевизором и с радио. И если на радио, например, я не могу дозвониться в прямой эфир, я разговариваю с приемником. Ну, неважно.

ВЕЛЛЕР: Есть люди, которые разговаривают с любыми предметами, иногда крайне вольно обращаясь ко всем, вплоть до господа бога.

РУЖЕЙНИКОВ: Я хотел сказать, что не только с предметами, но и с духовными эманациями. Вот так аккуратненько.

ВЕЛЛЕР: С высшими существами. Итак, чем я могу быть вам полезен?

РУЖЕЙНИКОВ: Значит, все очень просто. У меня заготовлен был вопрос с самого, что называется, утра.

ВЕЛЛЕР: «Над чем вы сейчас работаете?»

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, нет.

БАТИНОВА: «Какие у вас планы?» Ну, это напоследок.

РУЖЕЙНИКОВ: Творческие планы - это как обычно, да. Я читаю Веллера очень давно, начал я читать… ну ладно, мы не про меня говорим, про Михаила Веллера. В общем, читаю давно, прочитал действительно всего.

ВЕЛЛЕР: Прекрасно, вот давайте об этом и поговорим.

РУЖЕЙНИКОВ: Именно об этом. Как вы считаете, Михаил Иосифович, а чувство юмора у людей за последние 25 лет, оно изменилось или нет? Я-то смеюсь над вашими не устаревшими - они, к сожалению, не устаревают, - над вашими старыми книжками, ранними. Но я до сих пор по узкоколейке езжу туда-обратно…

ВЕЛЛЕР: Спасибо.

РУЖЕЙНИКОВ: А вот чувство юмора у народа изменилось, нет?

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, поскольку, начиная с 1985 года, а особенно с 1991-го, стало разрешено всё - это разве что сейчас пространство вновь начало сужаться, - то вдруг оказалось, что масса народу любит смеяться над очень тупым и примитивным. Они раньше это тоже любили, но раньше ни по радио, ни по телевизору, ни в газетах этого не было. Раньше было все-таки, ну, несколько более интеллигентное, чем сплошной юмор ниже пояса и из туалета. А вот ниже пояса и из туалета - над этим смеялись в курилках, в тамбурах поездов…

РУЖЕЙНИКОВ: Да и то не всегда.

ВЕЛЛЕР: Ну так, в общем и целом, преимущественно.

РУЖЕЙНИКОВ: Да.

ВЕЛЛЕР: Помню я простые анекдоты на разных работах. Ну, я вам доложу, по сравнению с этим охаянные всеми «кривые зеркала» - это образец такого высокого искусства, что Бернард Шоу отдыхает.

РУЖЕЙНИКОВ: Это правда.

ВЕЛЛЕР: С другой стороны, юмор был такой высокий, что когда в 1970-е годы вылез на площадку Жванецкий сам, без Райкина, то народ поначалу не въезжал. То есть это было настолько смешно, что, когда въезжали, просто падали, но сначала… Мне посчастливилось быть на его самом первом концерте в Ленинграде, в ДК железнодорожников на Гончарной улице, по-моему, это был 1973 год. Так вот, мы сидели вдвоем с братом моим, студентом, посреди зала и гоготали как лошади с самого начала. Народ на нас смотрел, оглядываясь, с огромной симпатией, но сам как-то немного не смеялся. Жванецкий на третьей минуте стал смотреть только на этих двух молодых кретинов, потому что, естественно, человек, который на площадке, всегда смотрит на тех, кто лучше воспринимает.

РУЖЕЙНИКОВ: Кто реагирует, конечно.

ВЕЛЛЕР: К середине второго отделения зал был в соплях, в слезах и во всех прочих жидкостях организма. Зал валялся, зал был под стульями. Это был тот уровень юмора, к которому народ несколько не привык, ибо я прекрасно помню советских юмористов. Я когда-то залетел сдуру в Театр эстрады ленинградский на концерт Бориса Брунова - о, какой ужас это был! И я вам скажу, что, конечно, Аркадий Исаакович Райкин был гениальный артист и вообще веха и эпоха, но чего-то он мне сейчас тоже не смешон, не знаю почему. Так что любители юмора расслоились по разным слоям, от высокого до низкого. Согласно закону всемирного тяготения центр этого юмора сместился как можно ниже, он где-то между пупком и коленями приблизительно находится. Таким образом…

РУЖЕЙНИКОВ: Нет-нет-нет!

ВЕЛЛЕР: Одну секундочку. Я думаю, что среднее качество юмора сейчас не существует, ибо есть то, что наверху, и то, что внизу. А среднее чувство юмора у народа в советские времена отличалось таким мазохизмом, что «мы-то здесь подохнем, но и начальников снимут». А сейчас какая-то мрачная злоба, типа «хорошо бы вас всех перевешать». Вот я ехал сюда, и мы шутили с водителем - ужас какой-то, ужас! Так что я бы сказал, народное чувство юмора, оно чревато стихами Рылеева: «А молитву сотворя, - третий нож на царя!» Кошмар, кошмар какой-то.

РУЖЕЙНИКОВ: Убереги нас, господи, от народного юмора.

ВЕЛЛЕР: Да, да, совершенно верно.

БАТИНОВА: А вас что может рассмешить, что вас смешит? Вы сказали тоже, что сейчас не смешон вам Райкин.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, я вообще человек смешливый, меня вообще многое смешит, и как-то я тоже написал длинное эссе, главу книги о природе юмора как я его понимаю. Но это уже серьезный разговор, это уже не сейчас. Что такое юмор в литературе, в разговоре, в речи? Когда слова вдруг употребляются в противоположном смысле. Понятно, что здесь ирония и юмор неразъединимы. Это когда Виктор Голявкин написал знаменитый рассказ под названием «Юбиляр» - даже странно подумать, что этот великий человек еще жив и находится среди нас, - рассказ заверстали к 75-летию Леонида Ильича, и всю редакцию разогнали так, что они просто со свистом летели за пределы Невского проспекта.

РУЖЕЙНИКОВ: Кстати, насчет того, что все живы-то. А вы знаете, что…

ВЕЛЛЕР: Что, уже кто-то с утра умер?

РУЖЕЙНИКОВ: Упаси господь, нет. Вы знаете, к вопросу о Веллере и о том, как слово наше отзовется. Мне тут комплимент сделали…

ВЕЛЛЕР: Сейчас вам сделают еще один комплимент.

РУЖЕЙНИКОВ: А разговор будет о Веллере, а не обо мне. Значит, меня назвали «почетным Валентином Зориным». Я говорю: вы знаете, я надеюсь, что вы не читали Веллера. Скажите, а вы знаете, что Валентин Зорин жив? И работает, кстати.

ВЕЛЛЕР: Я вам больше скажу, я его видел месяц назад на юбилее «Эха Москвы». Меня удивили две вещи…

РУЖЕЙНИКОВ: И как вы с ним общаетесь?

ВЕЛЛЕР: Мы не общались. Мы посмотрели друг на друга. Этот человек, во-первых, для своих лет прекрасно выглядит, я, безусловно, желаю ему многих лет здоровья. (Смерти не желаем никому, кроме извергов.) И второе, он действительно небольшого роста, сантиметров примерно 157. А вы знаете, очень часто как раз люди небольшого роста - долгожители. Видимо, есть какая-то пропорция между массой и сроком ее существования. Вроде как очень большие собаки живут 10 лет, а очень маленькие могут жить почти двадцать.

РУЖЕЙНИКОВ: Это точно.

БАТИНОВА: Интересная мысль. Надо понаблюдать.

ВЕЛЛЕР: Вот, например, Вилли Токареву 78 лет.

РУЖЕЙНИКОВ: Не гигант, нет.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, чтоб мы все так выглядели в 78 лет. Он прекрасен совершенно, и маленький рост ему ничуть не мешает ни в чем.

РУЖЕЙНИКОВ: А кстати, он пытается в Книгу рекордов Гиннесса по величине усов попасть. Пытается, да, но ничего пока не получается, к сожалению.

ВЕЛЛЕР: Да, я тоже давно хочу попасть в Книгу рекордов Гиннесса, еще не выбрал, по какой статье.

РУЖЕЙНИКОВ: А это неважно. Вот это очень по-русски. Главное, я хочу в Книгу рекордов Гиннесса, а дальше…

ВЕЛЛЕР: Да, собственно, главное слово в этой фразе - это ведь «книга».

РУЖЕЙНИКОВ: А, книга?.. В России главное – хочу, а книга, знаете, это…

ВЕЛЛЕР: Понимаете, вот, скажем, с этого первого похода на Жванецкого началось мое желание когда-нибудь сделать интервью со Жванецким. В то время я работал журналистом в газете. И вот много-много лет спустя я и попытался реализовать это желание сделать такое, именно как полагается в рамках жанра, интервью со Жванецким. Ну, какая из этого вышла трагикомическая история, я в той книжке, которую вам и принес, описал.

БАТИНОВА: Что это за книга?

РУЖЕЙНИКОВ: Это книга, которая называется «Друзья и звезды», пахнет типографской краской, ничего удивительного в этом нет.

ВЕЛЛЕР: Да, она в типографии законным образом напечатана, да.

РУЖЕЙНИКОВ: Причем, заметьте, не за средства автора.

ВЕЛЛЕР: Нет, нет.

РУЖЕЙНИКОВ: За наши с вами. Вы знаете, понравились ваши слова: традиционно решил взять интервью у Жванецкого. Я сразу представил: сели мы, значит, налили… Ну, традиционно брались так интервью же.

ВЕЛЛЕР: Я вам скажу сразу: дать не дал, но разговоров было много, и они были интересные. После энного разговора я подумал: на хрена мне интервью, когда все уже получилось? И твердо помню, что 9 Мая я ему позвонил и сказал - а до этого я ему уже немного надоел, я человек какой-то такой прилипчивый, терпеливо упорный, - я ему звоню 9 Мая часов в 12 утра и говорю: Миша, я тебя поздравляю с Днем Победы, желаю всего-всего, и у меня к тебе сегодня есть маленький подарок, но, может быть, он тебя обрадует: я не буду брать у тебя интервью. И он с необыкновенным подъемом: «А вот за это спасибо! Ну, я же чувствовал всегда, что ты приличный человек, ты знаешь, я уже начинаю тебя больше любить…»

РУЖЕЙНИКОВ: Это было давно?

ВЕЛЛЕР: Это было на прошедшее 9 Мая.

РУЖЕЙНИКОВ: Совсем недавно?!

БАТИНОВА: Михаил Иосифович сказал, что всю жизнь мечтал взять интервью.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, так примерно года с 1974-го до 2012-го, сейчас мы будем считать… 38 лет. Нет, я уже старше, я уже даже старше 40, но 38 лет - довольно прилично. И вообще имелось в виду - всю жизнь с того самого момента. Знаете, «длиньше» всех (вдруг кто-нибудь подумает, что так и правда надо говорить, да?), как-то наиболее долго, более наиболее долго…

РУЖЕЙНИКОВ: «Более наиболее долго», да.

ВЕЛЛЕР: …я хотел взять интервью у Юрского. Господин Ружейников мне машет руками – заткнитесь, типа…

РУЖЕЙНИКОВ: Я лечу просто!

БАТИНОВА: Вам столько сообщений присылают наши слушатели, что зачитываются вашими книгами, что очень вас любят. Вот Ирина Солодниченко написала: «Спасибо огромное, обожаю Веллера, прочитала все».

РУЖЕЙНИКОВ: Не верь. Я не верю. Это я все прочитал!

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, каких-то 22 минуты до конца эфира, я не сумею сообщить радиослушателям и малой доли процента того, что хотел бы, понимаете ли, сообщить.

РУЖЕЙНИКОВ: Донести.

ВЕЛЛЕР: Доложить, еще есть прекрасное слово.

РУЖЕЙНИКОВ: Доложить - это у гаишников.

ВЕЛЛЕР: Там «докласть». На чем меня прервали ваши совершенно глупые и никчемные новости, где не было, на мой взгляд, ничего радующего, кроме боя тяжеловесов? Это мы очень любим, когда двое здоровых за большие деньги друг другу да по чану. И ни одного из них не жалко, они сами захотели, это то, что у них лучше всего получается.

РУЖЕЙНИКОВ: Михаил Иосифович, я прошу прощения…

ВЕЛЛЕР: Я о культуре хочу.

РУЖЕЙНИКОВ: У нас двое тяжеловесов никогда между собой… ничего между ними не было, у двоих тяжеловесов.

ВЕЛЛЕР: Вы имеете в виду братьев Кличко, что ли?

РУЖЕЙНИКОВ: А это не у нас, это в Киеве.

ВЕЛЛЕР: Ну так это вы о чем?

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, когда говорят - два тяжеловеса, сразу возникают два вполне понятных…

ВЕЛЛЕР: Хотелось бы все-таки о культуре. Так вот, зима 1962-63 года, это уже 50 лет тому почти что… Ой, слушай, столько не живут - 50 лет! И вот меня, школьника, привезли - нет, ну уже взрослый, 8-й класс, умный, все понимает, - привезли в Ленинград и повели в театр БДТ. Ну, все знали БДТ, хороший театр…

РУЖЕЙНИКОВ: Товстоногов.

ВЕЛЛЕР: Никто еще не знал, что Товстоногов гений. Постановка «Горе от ума». Ну, «Горе от ума», как они все нам в школе надоели, боже мой! И вот начинается этот спектакль, и я ничего не понимаю: что это? Поднимается занавес, и вдруг выходит, стуча какими-то деревянными каблуками, высокий худой лысый старик в камзоле, эдакий церемониймейстер, и бьет жезлом три раза о рампу, и возвещает голосом слова, которых Грибоедов никогда не писал: «Сегодня на сцене Большого Государственного драматического театра имени Горького в четвертый раз будет дана премьера спектакля по сочинению господина Грибоедова - комедии «Горе от ума». Позвольте представить вам действующих лиц…» И у меня мороз начинает идти по спине, потому что что-то это впечатляющее. Я попал на четвертую премьеру.

Так вот, на самом деле, я забыл сказать, рот я раскрыл тогда, когда открылся первый занавес, а за ним был второй, цвета зеленого - зеленое сукно, как на столе на бильярдном, как на письменном, - а в правом верхнем углу, там, где в книжках пишется эпиграф, стоит эпиграф в белом прямоугольнике рукописным почерком: «Черт догадал меня родиться в России с умом и талантом. А. С. Пушкин». Это черт знает что такое! На дворе, понимаете, хрущевские времена. И вот когда в конце Чацкий, которого играл Юрский, играл совершенно гениально - это был вообще гениальный спектакль, - Чацкий читает свой последний… читает - не то слово вообще: говорит, рыдает, живет! - последний монолог: «Карету мне…» - гаснет свет. А на сцене оставались уже только Чацкий и Софья, Молчалин с Фамусовым как-то испарились. И вот гаснет свет, и в этом мраке ты отчетливо видишь, в полном мраке, как они бросаются друг другу на шею. В отчаянии перед разлукой на всю жизнь - пути разошлись. И в этой темноте ты видишь, как идет занавес. И ты не понимаешь, ты это на самом деле видишь или тебе это почудилось. И вот с тех пор я хотел Юрского об этом спросить. И хотя позднее мы и встречались, и разговаривали, но все как-то не получалось. Ну, и в конце концов американская формула: сейчас или никогда. Я ему позвонил и сказал: если бы он оказал мне честь часок со мной побеседовать, есть вопрос, который меня 50 лет мучает…

РУЖЕЙНИКОВ: Позвонили в три часа ночи, я надеюсь?

ВЕЛЛЕР: Нет, ну зачем же в три?

РУЖЕЙНИКОВ: Для антуража.

ВЕЛЛЕР: Это, кстати, о чувстве юмора российского народа, господин Ружейников. Вы перепутали, в три пятнадцать отдали приказ открывать огонь, начинать артподготовку на германско-советской границе 22 июня, это другая история… Понимаете, вот из таких желаний задать вопрос складывалась эта книжка-интервью. Еще одна вещь. Помнят, наверное, некоторые люди, которые поинтеллигентнее, повесть Стругацких «Попытка к бегству». Это к тому, что там дело происходит в будущем, и какой-то человек, такой лихой, такой здоровый, который не боится всяких этих стражников с копьями. А там какая-то снежная пустыня, и в этой снежной пустыне какие-то лагеря, оплетенные колючей проволокой, и часовые на вышках, ну, не с автоматами, нет, с копьями. А потом он бежит и попадает в свое время: это он бежал из немецкого концлагеря. И ходил слух в 1962 году, в том же самом вышла повесть, что это не из немецкого концлагеря бежал Саул Репнин, бывший майор бронетанковых войск, а из советского лагеря, с колымской зоны, потому и снежная пустыня, и колючая проволока, и часовые на вышках. Позвонил Стругацкому, говорю: правда ли это? Из этого получился разговор со Стругацким, который всегда был мудрым человеком и им остался, всегда умел излагать так, что перечитывать наслаждение доставляло. И свойство это в полной, в общем, мере сохранил. Ну, вот так эта книжка и получалась.

РУЖЕЙНИКОВ: Мне как-то совсем грустно стало.

ВЕЛЛЕР: Почему грустно? Смотрите, они все живы. Но, правда…

РУЖЕЙНИКОВ: Со Стругацкими там как-то…

ВЕЛЛЕР: Ну, Стругацкие, да, старшего брата уже нет. Аксенова нет.

РУЖЕЙНИКОВ: А про «Трудно быть богом» спросили, нет? Что это, прозрение, не прозрение?

ВЕЛЛЕР: Про «Трудно быть богом», там проще, а вот про «Хищные вещи века» я спросил.

РУЖЕЙНИКОВ: Это вечная вещь.

ВЕЛЛЕР: Каким образом в 1964 году можно было придумать эту повальную наркоманию, это отсутствие целей, эти экстремальные виды спорта смертельные, которыми тогда не пахло? На что он сказал, что да, вы знаете, это единственная такая удивительная удача в нашей футурологии, потому что предсказанием будущего мы никогда не занимались, мы писали о том, что здесь и сейчас нас окружало. А вот так, конечно, могло случиться только один раз, вот так оно вышло. Сколько их били за «Хищные вещи». Ну, их вообще много били…

РУЖЕЙНИКОВ: Их вообще били.

ВЕЛЛЕР: Приличных людей вообще бьют. И вот одна из нескольких фраз, которая, конечно, мне очень нравится у Ницше, это он хорошо отчеканил: «Всё, что меня не убивает, меня закаляет». Это хорошо.

РУЖЕЙНИКОВ: То-то меня никто не трогает.

БАТИНОВА: А я хочу спросить про Владимира Соловьева, у вас с ним тоже интервью.

ВЕЛЛЕР: Слушайте, что было с Владимиром Соловьевым, я ему это рассказывал. У нас же в 1990-е годы, это даже с середины 1980-х пошло, в большую моду вошел Борхес. И вот в одном рассказе Борхеса есть чудная фраза - ну, с испанского у нас переводить научились со временем, хотя не так хорошо, как с английского и с французского: «Слыхал я, что нашелся в ваших краях один парень, владеющий ножом, и вот вздумал я придти и найти его, чтобы он поучил меня, безрукого».

И вот, понимаете, когда я увидел впервые на экране, шел год 1997-98-й, Соловьева (кто такой Соловьев, никто не знал), это был такой шарик в сером. Снизу были серые штанишки, сверху был серый пуссер, фигура была - Барон Апельсин компакт, сверху была такая круглая голова с усиками, стриженная под короткий пушистый ежик, и он разговаривал с Джуной, знаменитой Джуной, целительницей Брежнева и так далее. И он ее прессовал. Он ее прессовал так, что из нее брызгали слезы, причем по форме он был абсолютно корректен. И вот я смотрел эту передачу со смесью ненависти и восхищения. Ненависти, потому что нельзя же так измываться над женщиной известной, которая оказывается беззащитной, и восхищением, потому что - вот это класс! Вот это языковая реакция! Позже я, шутя о чем-то и не шутя, ему сказал, что увидал я, что в ваших краях завелся один языкастый парень, и вздумал я приехать сюда и с ним познакомиться, чтобы он научил разговаривать меня, косноязыкого. Так начинался разговор с Соловьевым.

РУЖЕЙНИКОВ: Вы знаете, разговор-то с нашим коллегой, эфир Владимира Соловьева идет из соседней студии на «Вестях» каждый день, мы часто видимся. У вас же с ним разговор происходит постоянно.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, дело было так. Сначала мы с ним познакомились в одной доброй компании у нашего друга чудесного Миши Генделева, прекрасного поэта, он умер несколько лет назад, про него в этой книжке тоже есть, и наши дружеские отношения не были омрачены никакими деловыми. У него была своя работа, у меня своя. В 1995 году у меня вышла книжка «Великий последний шанс», которая стала политическим хитом сезона, ее там в Думу таскали пачками и так далее, и где-то месяц примерно спустя мне звонит Соловьев, говорит: «Миша, на передачу ко мне придешь?» - «Позовешь, так приду». – «Так, с кем разговаривать хочешь?» - «Ничего себе! Я морально не готов. А что, можно с кем угодно?» - «Ну, с кем ни с кем, но можно». То есть он стал звать меня в передачи после того, как прочитал эту книгу и пришел к выводу, что с меня может быть какой-то толк в говорении на эти темы, только так.

РУЖЕЙНИКОВ: Так его-то профит понятен, а вот скажите, Михаил Иосифович, о политике вам не надоело говорить?

ВЕЛЛЕР: Надоело.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот, точку нужно поставить.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, разумеется, надоело, потому что у нас, в последние месяцы особенно ощутимо явственно, политика закончилась. В сущности, все уже сказано, говорить одно и то же по десятому разу представляется бессмысленным и чем-то мазохистским.

Я написал программу. Не как нам обустроить Россию, а совершенно нормальную политическую партийную программу. Да она на хрен никому не нужна! Я ее опубликовал на сайте «Эха Москвы», ее прочло, допустим, 100 тысяч человек.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, вы нашли где публиковать-то!

ВЕЛЛЕР: Одна секундочка! Она там висит, и туда ходят люди, у которых есть мысли и позывы. По-моему, ее прочитали в администрации Медведева, потому что буквально через три дня он сказал, что мы облегчим условия регистрации партий, пусть они будут свободными.

БАТИНОВА: А вы думаете, поэтому он сказал? После статьи?

РУЖЕЙНИКОВ: А почему нет?

ВЕЛЛЕР: Я не знаю, но только после «Великого последнего шанса» мне позвонили через несколько месяцев и сказали: ты речь Суркова читал? Я сказал: да конечно! Давно выпускают туалетную бумагу, поэтому газет в туалете нет. Иди, говорят, срочно покупай газету - там его доклад перед союзной молодежью, там из тебя две раскавыченные цитаты. То есть кто-то помнил. Я пошел, купил, прочитал.

РУЖЕЙНИКОВ: Действительно раскавыченные?

ВЕЛЛЕР: Действительно. Это не означает, что читал Сурков, это означает, что, как минимум, читал его спичрайтер. Но после этого Путин пошел в народ. У меня там глава посвящена тому, что отец нации должен идти в народ и всех призирать - через букву «и», а не через букву «е». Вот учительнице ключи от квартиры, инвалиду ключи от машины, и чтобы все знали… И после этого пошло. У меня там было написано, что только туземцы ездят на машинах немецкого производства, потому что все лидеры великих стран ездят на своих, - и вот вам, пожалуйста. Я писал: хоть вручную, хоть миллиард будет стоить… Вот сказали, что соберут вручную, будет стоить хоть миллиард, но поедут. Ну, правда, то, что с журавлями летать, этого я уже не писал, это уже инициатива придворных политтехнологов. Так что касается политики, понимаете, какая вещь…

РУЖЕЙНИКОВ: Вы бы пошли, если бы вам предложили, в политику?

ВЕЛЛЕР: Диктатором - да, а так - нет.

РУЖЕЙНИКОВ: Диктатором, конечно, понятное дело.

ВЕЛЛЕР: Понимаете ли, вчера я слышу, что экипаж убран с крейсера «Аврора», военно-морской флаг спущен, и это становится просто филиалом военно-морского музея. Это тоже политика. Это очень характерный сугубо политический момент. Понимаете, ведь все-таки задача писателя заключается в том, чтобы происходящее назвать адекватными словами, а тогда становится понятно, что происходит. Происходит стирание памяти о советской мечте. Дело не в залпе в октябре, не в крейсере «Аврора». Дело в том, что «Аврора» символизировала советскую мечту. А как есть американская мечта, что любой ребенок из самой бедной, нищей семьи, если он трудолюбив, упорен, умен, энергичен, честен, он может достичь всего, стать миллиардером, стать президентом, стать кем угодно великим, точно так же была советская мечта, что мы построим счастливый мир для всех трудящихся честных людей, и в этом счастливом мире честных трудящихся людей будем жить хорошо и счастливо, бескорыстно заботясь друг о друге и работая в свое удовольствие, не только для себя, но и для всех камрадов кругом.

РУЖЕЙНИКОВ: Это не похоже на то, чем должен интересоваться Госнаркоконтроль.

ВЕЛЛЕР: Да, да, да. Вот «Аврора» была одним из главных символов этой советской мечты. Люди могли видеть, что коммунистические бонзы воруют, что производительность труда ни к черту, что на Запад никуда не пускают, что вражьи голоса по радио глушат…

РУЖЕЙНИКОВ: Но была мечта, да.

ВЕЛЛЕР: А все-таки советская мечта жила, потому что списывалось на то, что «они» сволочи, «они» извратили, «они» жадны, но мечта-то в основе верная. Она ведь, в сущности, евангельская, она же, в сущности, вечная. А сейчас вот в этой неолиберальной идеологии (в плохом смысле слова) это все не должно существовать.

РУЖЕЙНИКОВ: Низкий вам поклон за «плохой смысл слова». Поскольку слово «либерал» мы слышим только в плохом, а я думаю, как же мне жить-то после этого?

ВЕЛЛЕР: Видите ли, в чем дело, есть хороший смысл слова, потому что за свободу люди всю дорогу умирали. В следующий раз я вам готов прочитать 10-минутную лекцию, и вам сразу станет понятно, что такое свобода, а то Бердяев-то на вас туману глупого напустит.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, на меня не надо как раз, на меня бесполезно. Скажите, пожалуйста, насчет «Авроры». Как ни странно, для меня - казалось бы, где я и где «Аврора»? - для меня это боль, что «Аврора» перестает быть боевой единицей, пусть вот такой, но боевой единицей российского флота.

ВЕЛЛЕР: Да.

РУЖЕЙНИКОВ: Но ведь у нее же еще славное прошлое Цусимы, и бог с ним, что с Цусимой нам не повезло, но тем не менее это боевой корабль.

ВЕЛЛЕР: В Цусиме не может быть славного прошлого, все это одно горе.

РУЖЕЙНИКОВ: Но тем не менее.

ВЕЛЛЕР: Это блистательнейшая победа японского флота и ужаснейшее наше поражение. Что касается политики, вот я сегодня утром смотрю новости по Яндексу - опаньки, «Роснефть» собирается покупать за 28 миллиардов сколько-то процентов, чуть не 50, акций «Бритиш петролеум».

РУЖЕЙНИКОВ: Дождались, наконец-то!

ВЕЛЛЕР: Вот оно, народное бабло, которое будет вложено в ихнюю экономику, а наши орлы будут теперь сосать еще из одной нефтяной трубы на свой карман.

РУЖЕЙНИКОВ: Я хочу вас поправить, Михаил Иосифович, это не «Бритиш петролеум», это называется «Бейонд петролеум», и там деньги не только британские, там деньги всех, в том числе и русских. Но в том смысле, что это будет вложено не в страну, это будет вложено в конкретных людей…

ВЕЛЛЕР: Слушайте, одна секундочка, это не «Бритиш»?

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, давно уже не «Бритиш», «Бейонд». Неважно, это я не пытаюсь показать свою интеллигентность.

БАТИНОВА: Но в любом случае не в страну, а в…

РУЖЕЙНИКОВ: Это в людей.

ВЕЛЛЕР: По крайней мере… Что значит - в людей? Люди людьми, люди свои деньги вращают в стране, и эта страна не называется Россией. Она называется по-разному…

РУЖЕЙНИКОВ: Совершенно справедливо.

ВЕЛЛЕР: Да, да, да. Дело в том, что политика это то пространство, в котором мы живем. Век бы ее не знать и не видеть, но никуда ты от нее не денешься. Это то, что переиначивали на всякие лады, начиная с товарища Троцкого: вы можете не интересоваться войной, зато она заинтересуется вами.

РУЖЕЙНИКОВ: Мне сейчас пришло в голову, что, если и дальше будут рождаться, пусть даже крайне редко, такие писатели, как вы, значит, власть имущие переиначат известную фразу военных, что литература - дело хорошее, но нельзя доверять его писателям. Знаете, очень уж вы какой-то неуправляемый получаетесь, Михаил Иосифович.

ВЕЛЛЕР: Слушайте, вы сейчас просто озвучиваете одну из идей товарища Сталина, который беседовал об этом с товарищем Горьким Алексеем Максимовичем.

РУЖЕЙНИКОВ: Ой, я не знал этого.

ВЕЛЛЕР: Ну здравствуйте! 1934 год, создание министерства литературы под названием Союз советских писателей, потому что партия должна этим управлять, потому что, конечно же, нельзя литературу отдавать на откуп писателям…

РУЖЕЙНИКОВ: Каким-то там.

ВЕЛЛЕР: …они вам понапишут! Совершенно верно. И, по-моему, не вы один мыслите сегодня в этом направлении.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, я просто на острие.

ВЕЛЛЕР: Сверху какие-то раздаются скрипы…

РУЖЕЙНИКОВ: Эманации.

ВЕЛЛЕР: …эманации, показывающие, что ледник движется в этом направлении также. Надевайте каски на головы.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, такая мечта у нас.

БАТИНОВА: Михаил Иосифович, час заканчивается, еще, может, на час останетесь?

РУЖЕЙНИКОВ: Чтобы еще повеселее было.

ВЕЛЛЕР: Я? Я останусь. А вам ничего?

БАТИНОВА: Нам ничего за это не будет?

РУЖЕЙНИКОВ: Самый глупый вопрос, который задается человеку искусства, - вопрос о творческих планах. Но у меня-то на самом деле, я прошу прощения, еще один вопрос. Крайне редко общаешься с писателями. Вот человек - писатель, он пишет, ты его читаешь. А задумки книг, они у вас вообще бывают? Потому что то, что я читал, а читал я всё, для меня это озарение просто. У человека было озарение, он сел и написал, причем иногда долго писал, мучительно, или всегда мучительно. А задумки-то бывают или нет? Напишу-ка я о…

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, озарением озариться может любой дурак. Вот чтобы это довести до некоего конечного продукта, это уже трудно. Понятно, что любому человеку иногда приходят в голову разные мысли. Людям, которые пишут книги, тоже иногда приходят в голову разные мысли, в том числе и о том, как написать книгу.

В заключение есть такой вопрос: а каким бы вы хотели видеть себя через 20 лет? Я не помню, кто ответил на это первый, такой гениальный ответ: живым.

РУЖЕЙНИКОВ: Конечно, живым. Я не так много помню фраз, которые ушли в народ, с чувством юмора которого мы разобрались, из Михаила Веллера. Вот у меня, например, любимая фраза есть последние уже лет пять, наверное, может быть, четыре - это из «Легенд Арбата». Характеризуя Суслова: «отчаянной смелости был человек». Вот я на кого-то смотрю: отчаянной смелости был человек. Вы себя считаете смелым человеком?

ВЕЛЛЕР: Нет. Вы знаете, мы с вами перед передачей говорили о Евтушенко, и вот сейчас его строчки: «Мне говорят - ты смелый человек. Неправда. Никогда я не был смелым. Считал я просто недостойным делом унизиться до трусости коллег». И далее: «О, вспомнят с чувством горького стыда потомки наши, расправляясь с мерзостью, то время скверное - на самом деле страшное, - когда простую честность называли смелостью!» Моя любимая фраза у Войновича: хочу быть честным. Перефразируя название старого кинофильма: есть такая профессия - правду говорить. Вот иногда и пытаешься.

РУЖЕЙНИКОВ: Дорогие друзья, надеемся, что Михаил Веллер не пропадет ни с телеэкранов, ни из эфира радиостанции «Маяк». О чем бы вы ни говорили, всегда с вами очень приятно беседовать. Спасибо.

БАТИНОВА: Спасибо, Михаил Иосифович.

ВЕЛЛЕР: Спасибо большое, я буду стараться. Спасибо всем.