Валенки Александр Панкратов-Черный

ТИХОМИРОВ: В студии появился он, замечательный, прекрасный, талантливый советский и российский актер, режиссер, поэт, народный артист России Александр Васильевич Панкратов-Черный. Здравствуйте, Александр Васильевич.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Здравствуйте.

ТИХОМИРОВ: Александр Васильевич, смотрю, в хорошей форме вы подошли к празднику.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: На нервной почве.

ТИХОМИРОВ:  Только на нервной почве, да?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Ну да, так долго шел к этому празднику.

ТИХОМИРОВ:  И, наконец, дошел?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, да.

ТИХОМИРОВ: Александр Васильевич, все знают, и наши слушатели тоже, насколько коварен я, жесток и недобр по отношению к нашим гостям. Но на самом деле, конечно, в этот день хочется говорить о добром, о хорошем, о женщинах,  тем более 8 марта, и тем более вы в свое время были, мне кажется, такое яркое олицетворение именно того нормального мужика, которого хотелось всем женщинам Советского Союза. Ну, а потом, естественно, новой России. У вас был, знаете, вот я когда смотрел, все время думал, такой народный типаж хорошего мужика.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Нет, а почему ты это сказал как-то так странно «того мужика»? Что, сейчас не «тот» мужик пошел?

ТИХОМИРОВ:  Не тот пошел, мелковат.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Не тот, мельчает мужик, да, мельчает. Но это тоже очень много зависит от женщин, понимаешь. Как у меня в деревне бы сказали: баба не та пошла.

ТИХОМИРОВ: Так вот о женщинах?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Всё зависит от женщин. Значит, женщины тоже не те, тоже изменились. Я не в обиду дамам хочу сказать, они стали изящнее, тоньше, умнее, практичнее, прагматичнее, и поэтому нашему брату мужику не всегда удается за ними угнаться, поэтому не тот пошел мужик.

ТИХОМИРОВ: По части изящества, ладно, ничего страшного.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Мы раньше быстрее бегали за женщинами тогда.

ТИХОМИРОВ: Александр Васильевич, скажите мне, если говорить по-серьезному, все-таки для мужчины какая женщина важней и главней, это мать или та женщина, которая родила ему детей, жена?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Ой, это трудно сказать. Женщина это такой космос. Конечно, в идеале мужику бы хотелось, чтобы она была и умницей, и матерью хорошей, и хозяйкой заботливой, и красивой. Причем красота чтобы женская была не внешняя, а внутренняя красота, духовность какая-то была бы. Поэтому мало ли, чего мужику хочется. Женщины ведь не всегда бывают такими вот широкими, добрыми, знаете, всё отдают - и красоту, и обаяние, а нет-нет да и жадничают, кое-чего прижимают и не дают.

ТИХОМИРОВ: Вот мама никогда не прижимает.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Кто-то красоту свою прячет, кто-то доброту свою скрывает, а кто-то чего-то стесняется, поэтому тут надо мужику быть зорче, осторожнее, внимательнее.

ТИХОМИРОВ:  Александр Васильевич, я понимаю, что любая женщина, которая рядом с тобой, это практически твой друг, это соратник, это женщина, которую ты любишь, но все-таки мама, мне кажется, в этом отношении для мужчины иногда чуть-чуть, самую малость главнее.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Ну, мама это вообще святое. Вы знаете, я все книги свои, какие у меня выходят и которые будут выходить, я посвящаю маме. Причем мама мне всегда говорила: "Санька, брось писать стихи, посадят".

ТИХОМИРОВ:  Ну, ничего, посадили сейчас в кресло вас здесь.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, да. И когда первая книга вышла, мама была жива, я привез к ней в Сибирь, она с сестрой жила в Колмогоровском поселке в Кузбассе, и вот я привез ей первую книжку. Она заплакала, обняла меня, прямо навзрыд плачет и говорит: сыночка, вот не слушаешь меня, опять к гибели своей шагаешь. Все равно она осталась при своем мнении.

ТИХОМИРОВ:  Александр Васильевич, вы знаете, почему я спросил про мам и жен, ну, скажем так…

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Я без отца вырос, поэтому для меня мама это, я говорю, олицетворение всего.

ТИХОМИРОВ:  Понимаете, почему я спрашиваю, потому что очень часто между женщинами возникает такая внутренняя конкуренция за мужчину, потому что жена всегда выступает против, говорит: и опять ты к своей маме поехал. Я понимаю, что, конечно,  существует такое внутреннее... ну, война, все равно война, как ни странно.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Мама приехала ко мне, когда у меня сын родился, в Москву. Вот она Москвы боялась, как-то так к Москве настороженно относилась.

ТИХОМИРОВ:  Ну, правильно, загнали на Алтайский край женщину.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Но когда родился внук, она приехала повидать внука, и очень было трогательно, замечательно. Она была просто на седьмом небе от счастья. Но вдруг, я тогда жил на Тверской, дом 9, в центре Москвы, и вдруг однажды я прибегаю со съемок, а мама сидит у окошечка, смотрит в окно, а у меня окна прямо на храм божий, она у меня глубоко верующая была, прямо на Брюсов переулок, на церковь, где был настоятелем митрополит Питирим, мой духовник, и плачет. Я говорю: "Мама, а что случилось, почему ты плачешь?" - "Санька, отправляй меня к Зиночке, к сестре, значит, моей, к дочери в Сибирь". Я говорю: "Ты тут недельку всего пожила в Москве". - "Нет, нет, плохой город, плохой город". - Я говорю: "Почему?" - "Люди равнодушные какие-то". - Я говорю: "Как так?" - "Ну как, с кем ни поздороваюсь, смотрят на меня как на больную и проходят мимо". Я думаю, что же это такое? Говорю: "А с кем ты здоровалась?" Оказывается, мама по деревенской привычке взяла табуреточку, вышла на Тверскую, у подъезда села на табуреточку, и вот все прохожие проходят, а она со всеми: здравствуйте, здравствуйте. И все, естественно… Я говорю: мама, это не москвичи, это приезжие, потому что по Тверской днем, да в рабочий день, в основном ходят приезжие.

ТИХОМИРОВ:  А, кстати, Александр Васильевич, все-таки отношения вашей мамы со снохой?..

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  В смысле, с моей женой? Прекрасные были отношения, чудные отношения.

ТИХОМИРОВ:  Как же они вас делили такого хорошего, такого?..

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Не делили. Вот мама меня всегда учила: слушайся жену, слушайся жену. Потому что мама воспитывала и меня, и сестру, и двоих детей потеряла, и Великую Отечественную войну всю прошла в железнодорожных войсках, контузия была у нее, под бомбежкой была, поэтому, в общем-то, всё было на ее плечах, на женских плечах, поэтому она, в общем-то, и себя убедила, и, как говорится, жизнь вся перед ней поставила такую задачу, что решала всё она. Поэтому она считала, что всё, что женщина решает и делает, всё правильно. И мне кажется, если бы не было у меня такой мамы, то, наверное, я не был бы таким мужиком.

ТИХОМИРОВ:  А, кстати.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Вот, да. С 6 лет я возил копны. Вот мама подкопнивала, а я на лошади сидел, в гриву вцеплюсь лошади, чтобы не упасть, маленьким был, солнечный удар хватит, я, брык, с лошади упаду без сознания, она меня водичкой опрыснет, опять посадит на лошадь и шепчет: Санька, Санька, только не плачь, а то бригадир услышит, не дай бог, уберут. А нам было очень важно заработать трудодни, тогда трудоднями оплачивался труд. То есть я с 6 лет зарабатывал трудодни, и это тоже, в общем-то, было какое-то воспитание, что надо было работать, работать. Поэтому я без работы когда сижу, то с ума схожу.

ТИХОМИРОВ: А еще, знаете, Александр Василеьвич, что мне нравится, в последнее время наши русские женщины начали опять давать детям простые русские имена - Агриппины, Феклы.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, у меня мама Агриппина.

ТИХОМИРОВ: Я знаю, конечно. Я думаю, вот эти Сусанны все, вот эти Джульетты...

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: А это, вы знаете, это причем же церковные имена все, библейские. К храму народ повернулся, вот мне так кажется.

ТИХОМИРОВ: И к истокам.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Вот я в церковь хожу и часто хожу, и  счастлив, что у меня много знакомых священнослужителей, и вот владыка Питирим, царствие ему небесное, меня, так сказать, в строгости держал и воспитывал, и я очень был тронут, когда из харьковской митрополии меня пригласили на международный симпозиум православной литературы как поэта, представляете? Вот сейчас эти события на Украине отодвигают это событие, но это удивительно.

ТИХОМИРОВ: Ну, честно говоря, не хочется их трогать, я понимаю, что сейчас все волнуются.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Но это удивительно, да. И вот я в церковь прихожу когда, даже в будние дни, во-первых, молодежь приходит в церковь, и причем я вижу, вот просто пришел молодой человек, и один перед иконой стоит, о чем-то задумался, думает, может быть, что-то шепчет свое, что-то там мысленно высказывает перед иконой, может быть, исповедуется. И девушки, и женщины молодые пошли в церковь, в храм пошли. Потому что такой разброд сейчас в мозгах, особенно взять Интернет, вот это телевидение, перегрузка идет...

ТИХОМИРОВ:  А что, у вас даже нет своей странички ВКонтакте?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  То есть это забивает мозги, запудривает, и идут искать истину и откровение какое-то в храме, это хорошо.

ТИХОМИРОВ: Нет, и хорошо, что возвращаются русские имена, потому что мне кажется…

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  А имена, да, во-первых, это судьбоносно, ведь каждое имя, оно что-то несет, понимаете, я знал, например, Сталина в честь Сталина, Игорь Васильевич Таланкин, у него настоящее имя Индустрий.

ТИХОМИРОВ:  Да? Никогда не знал об этом.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, ну время такое было. А в Армении вообще обхохотаться. Я там снимался на «Арменфильм» в свое время, там один человек, работник киностудии, он коллекционировал армянские имена. Например, Трактор Вахтангович. Ну, с ума сойти, да. Или, например, было одно имя, я вообще чуть сознание не потерял, Днепрогэс Гамлетович. Вы можете представить?

ТИХОМИРОВ:  Да, это тяжелая история.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Днепрогэс и Гамлет.

ТИХОМИРОВ:  Ну, Гамлет у них это армянское имя.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, ну, что-то ассоциативное есть, тоже трагедия. И вот такие были имена, сумасшедшие, конечно, имена. Ну, а в Армении, там вообще любят Гамлета, Отелло, такие вот.

ТИХОМИРОВ:  Александр Васильевич, я понимаю, что сейчас уже вроде бы, как говорится…

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Ну, хорошо, что понимаете.

ТИХОМИРОВ:  Да, да. Уже, как говорится, чего копья ломать, и все-таки меня удивляет, вот вы внук царского офицера...

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, не только внук, но и правнук, и праправнук, и прапраправнук - четыре поколения служили в охране царей, вот токи, тетерев токовал, охотничьи были, Токаревы. Потом советская власть дала фамилию Токарева. И вот дедушка у меня, ну такой был великий казак, вот он меня воспитывал, тоже был против моих стихов, и всегда говорил: Санька, брось писать стихи, при большевиках живем, учись лес валить, землю пахать. Очень строго меня воспитывал. Но у него были великие слова, он мне говорит: "Санька, значит, в театр пошел?" - "Да, - говорю, - дедушка, поступил в театральное училище". Это незадолго до его кончины. Я говорю: "Да, поступил в театральное училище". - "Актерствовать будешь?" - Я говорю: "Да, актерствовать буду". - "Лицедействовать, стало быть?" - Я говорю: "Да". - "Ну, не ври народу, не ври, и вообще служи Отечеству, а не властям". Вот это я запомнил: служить Отечеству, а не властям. Власти, говорит, меняются, а Отечество вечно, оно остается навсегда.

ТИХОМИРОВ:  А в принципе, вы знаете, вы ответили сейчас на вопрос, почему вы все равно так открыты к своей стране, которая поменяла сейчас и форму правления, и ваших родителей наказали, и вы, в общем-то, не сладко жили, и в то же время все время с позитивом относились к тому времени.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: А я, вы знаете… Вот я запомнил на всю жизнь, Коля Губенко, Николай Николаевич…

ТИХОМИРОВ: Ну да, художественный руководитель.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Когда снял фильм «Подранки», помните, прекрасная картина о детском доме, о детях, и вот, я помню, было обсуждение этого фильма, и молодые режиссеры набросились на фильм, начали там искать блох в этой картине, и я помню, один режиссер вскочил, молодой человек, кстати, и говорит: а что это вы про детский дом снимаете, а такая светлая палитра у вас, и солнышко, и тени по лицам гуляют у детишек? Они даже при солнышке там фашистов взорвать хотят, что это так солнечно-то? Ведь это же трагедия - детский дом? И Коля, не моргнув глазом, сказал, - а он детдомовец сам, Коля, он в детском доме, в интернате воспитывался, - он говорит: а вы знаете, для меня даже воспоминания, детские воспоминания о детском доме, они для меня радостны и солнечны. И вот у меня в ссыльной деревне детство. Электричество-то я увидел в 1958 году, мне 8 лет было, лампочку Ильича впервые увидел. Электричества не было, радио не было в деревне, информацию получали раз в неделю по воскресным дням - какой-то приезжал инструктор из района со стопкой газет и читал выдержки из передовиц, то, что он считал нужным для этой деревни, для ссыльной. Хотя в деревне жизни люди у нас разноязычные, многонациональная была деревня, и довольно много было образованных людей. Во всяком случае, наша деревенская библиотека была составлена из тех книг, которые заключенные, ссыльные привезли с собой. Поэтому у меня с детских лет странный был подбор литературы. Я помню, даже одна книга стояла у нас в библиотеке, которую, конечно, никто не читал, она была на французском, кто ее привез, я не знаю.

ТИХОМИРОВ: Кто-то из ссыльных, видимо.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Но вот воспоминания о детстве у меня самые-самые радужные, самые веселые.

ТИХОМИРОВ: Александр Васильевич, скажите мне, пожалуйста, вот вы сейчас говорите о том, что Интернет все заполонил, что он портит наших людей. Вот смотрите, сейчас бы, например, дали бы вам банджо, собрали бы небольшую группу, и вы бы, например, работали на корпоративах с песней «А я не уберу свой чемоданчик» из фильма «Мы из джаза». Это хит?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Это хит.

ТИХОМИРОВ: Я могу сказать, вам бы сейчас не надо было бы ни сниматься, ни играть в антрепризных спектаклях, ни мучить свое сердце и душу - вышли под фонограмму и всё.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Нет, во-первых, я бы и не вышел, потому что я боюсь выходить с музыкальными инструментами вообще куда-либо, потому что я не музыкальный человек, никогда ни на чем не играл, и только ради кино меня, как говорится, заставили. Это Карену Шахназарову надо памятник поставить, что он рискнул взять глухого музыканта. А сын у меня, вот сын Володя, он владеет многими инструментами. Он играет на гитаре, на клавишных, на ударных, голосом даже имитирует музыкальные инструменты, поет, и на английском поет репертуар Элвиса Пресли, Чака Берри. Он сейчас вот иногда с ребятами собирается, у него группа своя была. Ну, сейчас они расстались, потому что у всех семьи, дети, и вот, как вы говорите, на корпоративах ребята, трудно собраться воедино. Но иногда они собираются воедино, приходят в какой-то клуб и играют, и он это делает с удовольствием. И я просто радуюсь, когда он играет, у меня даже слезы на глазах. И я помню, он прекрасно выступал в Вашингтоне, в университете вашингтонском перед ребятами, изучающими русский язык, но  исполнял песни Элвиса Пресли. Я думал, не примут. Приняли, как еще приняли.

ТИХОМИРОВ:  Слушайте, а теперь самое главное. Александр Васильевич, вот я, смотрите, я, в принципе, знаю вашу биографию, как, думаю, многие наши слушатели. Понимаете, в чем дело, очень часто сейчас современная молодежь говорит об одном: вот если бы нам дали, вот если бы нас поддержали, вот если бы нам, как говорится, дали пинка, мы бы все сделали, но, к сожалению, условия не те. А я думаю, какие у вас были условия?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Вот самое-то печальное, что пинка-то нам и не давали.

ТИХОМИРОВ:  В том-то и дело.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, на нас просто, как говорится, вообще наплевали. Если хочешь чего-то добиваться, добивайся, и все зависело только от тебя, от твоей трудоспособности, от твоей активности. Вот, например, сейчас сын у меня почти год как закончил высшие режиссерские курсы у Владимира Хотиненко. Дипломный фильм надо снимать, а он пишет сценарий. Я говорю: сынок, так уже полгода прошло, а ты все пишешь и пишешь, снимать надо. Я говорю: я по пять лет сидел без работы, но я каждый месяц по сценарию уже доводил до Госкино. Запрещали один сценарий, я второй, запрещали второй, я третий находил.

ТИХОМИРОВ:  А они ждут?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: У них есть такая возможность. Вот я иногда задумываюсь. С одной стороны, я радуюсь, что дети спокойно живут, что есть возможность не думать о куске хлеба. Я такси в таксопарках мыл, в депо мыл трамваи, чтобы зарабатывать, чтобы жить, потому что помощи не было от мамы, она не могла помогать. И жил только на одну стипендию, поэтому приходилось крутиться, вертеться, и думаю, какое счастье, что я в состоянии помогать сыну, когда он может спокойно сидеть и работать, и думать над своим сценарием, не заботясь о куске хлеба. Хорошо с этой стороны. С другой стороны, я думаю, может быть, это наша вина, что мы им такую успокоенность…

ТИХОМИРОВ:  Сладкую жизнь.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Дали сладкую жизнь, да, потому что сами намучались, наголодались, набегались, настрадались, и думаем, пусть дети наши поживут хорошо, а может быть, это и не нужно было, может быть, наоборот, надо было в строгости держать. Ну, тут трудно предсказать. Ну, тут уже вина бабушки, мамы, не моей мамы, а вот теща моя, она Володьку баловала.

ТИХОМИРОВ:  А кто у нас во всем виноват, теща у нас виновата.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Да, Любовь Михайловна, царствие ей небесное. Кстати, металлург, заслуженный металлург страны. У Королева работала, с Королевым по космосу. По тугоплавким металлам она была специалист.

ТИХОМИРОВ:  Строгая была женщина?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Нет, нежнейшая, она меня обожала. Когда к нам с Юлей приходили гости, она обязательно спрашивала разрешения, брала сигаретку. Сама не курила, но смотрит, молодежь вся курит, она тоже брала сигареточку, бокальчик винца и послушать, о чем говорит молодежь, вставить два-три слова своих. Театралка была, ну, кино обожала, потому что супруг был великий кинооператор Монахов Владимир Васильевич, который «Судьбу человека» снял с Бондарчуком, кинооператор, «Оптимистическую трагедию», «Высота» фильм. Это мой тесть, Монахов, лауреат Ленинской премии, заслуженный деятель искусств, царствие ему небесное, профессор ВГИКа, у него много учеников талантливых кинооператоров.

ТИХОМИРОВ:  Александр Васильевич, кстати, я долгое время не понимал, а в чем ценность талантливого оператора. А потом понял: если оператор талантливый любит актера и если он чувствует режиссерское дыхание, он, в принципе, снимает фильм без режиссера, без актера.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Нет, Монахов и режиссерские работы, замечательные работы режиссерские у Монахова были.

ТИХОМИРОВ:  Я знаю, нет, я понял, что от оператора зависит практически полфильма.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, наверное. Самое интересное, я первый свой фильм «Взрослый сын» снимал, моим кинооператором был Лебешев Тимофей Павлович, отец Паши Лебешева. Кинооператор, который снимал «Щит и меч», а еще первый фильм, на котором я вырос ребенком, «Джульбарс», это Тимофей Лебешев снимал. И вот Тимофей Павлович, он настолько обожал артистов и актрис… Вот Лялечка Шагалова, старшее поколение, они мечтали сниматься в кино, если узнавали, что кинооператором будет Лебешев Тимофей Павлович. Потому что женские портреты он делал фантастически. На седьмом десятке Ляля Шагалова у меня должна была играть 40-летнюю женщину.

ТИХОМИРОВ:  И вы туда же.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  И он ее снимал. Вы знаете, у него была подсветка из сусального золота. Он не любил, когда делали актрисы себе макияж, знаете, щечки делали каким-то румянчиком и прочее, все делала вот эта подсветка золотая. И Лялечка у меня просто счастлива была. А Тимофею Павловичу уже было за 75 лет, и уже панорамные трудно было, Виталий Абрамов был его ученик, его вообще друг, оператор и друг, кстати, Паши Лебешева, вот панорамные сложные съемки, где камеру нужно было в движении, это снимал Виталий, молодой оператор. Но как только доходило дело до портретов, первая Ляля Шагалова, Ноночка Терентьева, они говорили так: стоп, стоп, сейчас снимать будет Лебешев. И я с улыбкой подходил, говорил: маэстро, ваше слово.

ТИХОМИРОВ: Дорогие друзья, напомню, что в студии находится Александр Панкратов-Черный, актер, режиссер, народный артист России, поэт, и мы говорим о жизни, о женщинах. Вы заметили, что у нас сегодня в студии одни мужчины?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Да, да.

ТИХОМИРОВ: Это потому что сегодня все женщины…

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, дали женщинам отдохнуть.

ТИХОМИРОВ:  Да, наконец-то, хоть раз в году. Александр Васильевич, вы говорили сейчас об операторах. Вы знаете,  кстати, вот вы говорили о том, что, если оператор подходит с любовью, если он тонко подходит к актрисе… Я совершенно случайно увидел фильм «Русский сувенир», когда Любовь Орлова снялась, уже ей было глубоко…

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Там уже в возрасте глубоком, да.

ТИХОМИРОВ:  Я как раз поймал себя на мысли о том, как любовно, с любовью ее снимал оператор, режиссер, и, конечно, возраст иногда выдавался, но с большим трудом.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Вот, кстати, опять про клан Лебешевых в кинооператорском. Вот Паша Лебешев был самым любимым кинооператором Леночки Соловей. Никто так не снимал и не мог снимать, не удавалось вот Лену Соловей, как Паша Лебешев. Вот тоже какой-то секрет, увидеть в лице, вот что-то найти, какую-то женственность, изюминку какую-то, вы понимаете, ну, это талант оператора.

ТИХОМИРОВ:  Александр Васильевич, скажите мне, пожалуйста, почему вы так скрываете свою тонкую ранимую душу? Вот вы придумали кинообраз, не вы придумали, а его придумали  в свое время Карен Шахназаров, Меньшов, режиссер Владимир Меньшов и все остальные. Я просто к тому, что, когда я услышал эту историю про сценарную заявку, про ветерана войны, когда вы поступали во ВГИК, про этого ветерана на костыле, у которого костыль…

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Нет, не костыль, а деревяшка, протез, деревяшка,  это правда была, это я не выдумывал.

ТИХОМИРОВ:  Вы знаете, нет, я знаю, что вы не выдумывали, просто, когда  эта ассоциация у меня в голове выросла, я подумал, это же вы художник.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Ну, может быть.  У нас на Алтае все художники.

ТИХОМИРОВ:  Ну, да, и Золотухин, и Шукшин.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Валерочка, да.

ТИХОМИРОВ:  Скажите, много пили? Ой, простите.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Что-что?

ТИХОМИРОВ:  Много пили вообще? Потому что я знаю, что вы дружили с Евстигнеевым.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Пили? Ну, много пил, а чего скрывать, это я сейчас завязал, и то некогда просто - пить некогда, хотя из меня сделали какого-то алкоголика. Вы знаете, такого не было, я до алкоголизма никогда не скатывался. Но выпивать, да, мы пили всегда с Евгением Александровичем, например, Евстигнеевым. Правда, сейчас распространили слух, что, якобы, я обошел все рестораны и кабаки города Москвы с Петром Ивановичем Щербаковым. Ни в одном ресторане я с Петром Ивановичем не был. И Петр Иванович терпеть не мог ходить по ресторанам, это клевета.

ТИХОМИРОВ:  Кстати, замечательный актер Театра «Современник», кто не знает, и он тоже снимался в фильме «Мы из джаза». Скажите мне, я понимаю, что вы были актер, снимались в картинах, режиссер, уже сняли две картины, по-моему к тому времени, и вдруг вот это - «Мы из джаза». Это, на самом деле, был поворотный пункт? Вот для вас это все-таки большой знак «плюс», или вы думаете, опять «Мы из джаза», опять вот они вспоминают мне эту роль?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Ну, это да, это правильно. Вот сейчас  недавно буквально телеканал «Культура» опять делает какой-то фильм о фильме «Мы из джаза». Ну, конечно, это знаковый мой фильм, просто с этого фильма я начался, как киноактер, потому что в «Сибириаде» у меня была небольшая роль, тоже довольно неплохая. Это я не хвалясь, как говорится, говорю, тем более у такого мастера, как Кончаловский Андрон Сергеевич. Но она прошла незаметно эта роль, хотя многие на это обратили внимание. А то, что Шахназаров рискнул меня снимать в фильме «Мы из джаза», это его заслуга.

ТИХОМИРОВ:  А он сразу вас решил на эту роль?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да я был уверен, что он меня не возьмет. Он же хитростью меня взял, потому что я же отказывался. Просто я хотел в это время уходить из кино вообще.

ТИХОМИРОВ: Как вообще?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, потому что я снял в это время фильм по произведению Алексея Николаевича Толстого «Похождение графа Невзорова», авторы сценария были Алов и Наумов. Лев Борисов, Лева Борисов сыграл Невзорова.

ТИХОМИРОВ: Там Самойлов играл?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: И Самойлов Владимир Яковлевич, и Щербаков Петр  Владимирович там играл. И вот я снял когда этот фильм, меня черт знает в чем только не обвиняли, в антисоветчине. Борис Владимирович Павленок, тогдашний зампредседателя Госкино, с трибуны на пленуме молодых кинематографистов такой ярлык мне приклеил - «Панкратов-Черный из подворотни смотрит на Октябрьскую революцию». По тем временам это был ярлык такой страшный. И я понял, что надо уходить из кино, мне больше не дадут снимать, потому что от меня стали вдруг все сторониться, так отходить подальше от меня, просто меня боялись уже как антисоветчика, тем более я уже был под колпаком как поэт, потому что мне запрещали печататься и прочее. И я понимал, что в кинематографе мне делать нечего. И вот тут Карен Шахназаров, с которым мы дружили со ВГИКа, мы параллельно учились, он у Игоря Васильевича Таланкина на режиссуре, я у Ефима Львовича Дзигана, мы общались часто, дружили, - вдруг Карен узнает, что я ухожу, а я уже вел переговоры с Эфросом Анатолием Васильевичем, хотел уходить на Малую Бронную в качестве актера. Я вообще дружил с этим театром в бытность Эфроса, и Рубен Раффович Вартапетов, главный режиссер Пензенского драмтеатра, где я начинал актерскую свою карьеру, был главным режиссером, был другом Эфроса, и он меня с Анатолием Васильевичем познакомил, еще когда я ко ВГИКу даже не подходил. И я часто посещал репетиции Эфроса, вообще, я считаю, гениальный был совершенно и режиссер, и мастер, и учитель замечательный, и быть на его репетициях - это просто как первокласснику быть на первом уроке, понимаете? И я уже хотел уходить. Карен, об этом зная, Карен меня и вернул в кино, так можно сказать.

ТИХОМИРОВ: Это была благотворительная акция?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Вдруг он говорит: Саша, вот давай Степу Грушко. А я знал сценарий, знал замысел, и вообще мысли не допускал, что я буду играть музыканта. Потому что у меня не было слуха музыкального, я не поющий, не танцующий, не играющий тем более ни на каких инструментах.

ТИХОМИРОВ:  Но наглый?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Ну, у меня в деревне в моей родной, в Конево, до сих пор с джазом очень напряженно. Поэтому, когда Карен мне предложил сниматься, я говорю: Карен, ты больной на голову, ты что? Тем более это вторая картина была Карена. А «Добряки», первый фильм Карена, чиновники приняли очень остро, потому что картина была очень такая злободневная, острая, и не очень тепло приняли первую картину Карена. И Карен рисковал, идя на фильм «Мы из джаза», потому что к джазу отношение тоже было скверненьким. И он еще, я думаю, рискует, берет немузыкального человека на роль музыканта, поэтому я был уверен, что Карен меня не утвердит. И он пошел на такую хитрость, говорит: приехал Боря Брондуков, твой друг, пробоваться на роль Колбасьева, ему надо подыграть, нет партнера. Подыграй. Ну, и я старался, Боре подыгрывал. Оказывается, он Борю уже без кинопроб утвердил, а Боре сказал: Боря, твой друг Панкратов 10 лет не актерствовал, говорит, после театра, подыграть надо, очень волнуется, нервничает, ты уж постарайся. И Бориска для меня старался, выкладывался. А пробы были странные, ничего общего со сценарием, просто такую импровизацию. Говорит: да похулиганьте, походите. Почему-то мне дал саксофон, говорит: Саша, представь, что ты саксофонист. Потом саксофон отдал Борису: Боря, теперь ты саксофонист, а Саша на банджо пусть поиграет. И вот мы ходили, хулиганили, какой-то этюд разыгрывали, а камера нас снимала. И меня утверждают. Ну, тут Карен, конечно, прикинулся бедной овечкой, говорит: Саша, не ссорь меня с худсоветом, тебя утвердили. А представь, если они узнают, что тратили время на просмотр кинопроб с артистом, который не давал согласия? Ты уж меня не подводи. Ну, и вот тут пришлось, как говорится, не подводить друга. И для меня это был шанс остаться в кино, пусть не в качестве кинорежиссера, так как крепко меня ударили тогда, но хотя бы в качестве актера, и я, конечно, старался, и больше, кажется, старался Карен. Он на меня тратил пленки, как на мировую звезду. Да, потому что я не попадал под фонограмму, он меня снимал с разных точек, всё, чтобы потом в монтаже как-то вытащить всё, и, слава богу, вытащил. И после фильма я, как говорится, проснулся знаменитым.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, Александр Васильевич, но сейчас прямо сам бог велел, Карен Шахназаров художественный руководитель «Мосфильма», классный продюсер, менеджер.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Да, да, студии повезло. «Мосфильму» повезло.

ТИХОМИРОВ: Да, это действительно повезло. Я  был там 10 лет назад и сейчас, это небо и земля. Может быть, сейчас прийти и сказать: Карен, ну…

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Нет, я стесняюсь. Нет, честное слово, я у Карена никогда не просил никакого запуска, ничего. Я знаю, что Карен мне, конечно бы, не отказал, пришел бы я со сценарием, сказал: Карик, вот. Я 20 лет не занимаюсь режиссурой, «Систему ниппель» снял, 8 лет фильм полежал при демократической, как говорится, атмосфере в стране, 8 лет фильм пролежал на полке.

ТИХОМИРОВ: Отлежался зато?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Отлежался зато, да. Как мне сказали, что кто-то из окружения Ельцина Бориса Николаевича, посмотрев фильм, сказал: это, понимаешь, удар по нашей демократии. И фильм пролежал. У меня был там очень грустный финал. Там взятие Белого дома, я все предсказал за год, все за год предсказал. И народ с площади, уходят войска с площади, расходится народ, и мы понимаем, что он ничего не добьется и ничего не получит.

ТИХОМИРОВ:  А скажите мне, Александр Васильевич, я понимаю, сейчас вы  про что заговорили, а скажите мне, художник все время должен находиться в оппозиции?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Что?

ТИХОМИРОВ:  Художник все время должен находиться в оппозиции к существующему государству, строю, руководителям?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Нет, почему? Я не в оппозиции к государству, вы знаете.

ТИХОМИРОВ:  Я знаю, я знаю, что вы как раз государственник.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, государство это такая махина, быть в оппозиции просто смешно и глупо. Государство тебя раздавит. Но молчать, когда ты видишь какое-то, понимаете…

ТИХОМИРОВ:  Молчать нельзя.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Просто до отчаяния доходишь, когда видишь какую-то несправедливость по отношению к людям, по отношению к народу. А особенно, вы знаете, к пенсионерам. Вот меня это всегда и бесило, и бесит. Я знаю, как трудно жилось и как еще труднее стало жить, особенно ветеранам, это страшно. Это страшно, это меня пугает. Когда люди, у властных структур находясь, занимаются наглым воровством, понимаете, вседозволенность какая-то, это страшно.

ТИХОМИРОВ:  Ну, вы же не молчите, вы об этом говорите?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Я не молчу, я об этом говорю. У меня даже из последнего стиха есть такие строки: крылья мне бы, крылья, чтобы вознестись над земною пылью, и увидеть жизнь, и узнать, откуда и зачем взялась страшная паскуда, воровская власть. Понимаете, такие у меня гневные стихи. Но я вот сейчас наблюдаю, например, ну не только сейчас, Путин Владимир Владимирович мотается по всей стране, и я вот думаю, что, у него времени, что ли, свободного много? Где-то какое-то испытание, он там, наводнение на Дальнем Востоке, он там, где-то в Кубани с хлеборобами встречается, благодарит их за то, что собрали, сохранили урожай, с этой Олимпиадой сколько там мук и нервотрепок. Я думаю, чего же он мечется, ни один президент на моей памяти вот так не метался, не только в России, но и вообще во всех странах. Чтобы мотаться на севере, на юге, там, там, там… И меня посетила мысль: да положиться не на кого ему, бедолаге, доверия нет. Он сам лично должен проверять, а строят ли для военных моряков, офицеров жилплощадь на Дальнем Востоке, там где-то на Сахалине или на Камчатке, а люди, пострадавшие от наводнения, получили ли они эту жилплощадь, он едет и сам лично проверяет. Вы представляете? Сам лично проверяет, значит, не доверяет, потому что везде предательство идет, воруют, воруют. Это страшно.

ТИХОМИРОВ: Александр Васильевич, ну это всегда было, и при царском режиме, это карма наша.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Что?

ТИХОМИРОВ:  Карма наша, надо ее ломать.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, это страдание. Ну, он правильно сказал, Путину же задали вопрос, что в России это, мол, какой проект и все, он сказал: это судьба. Да, это судьба, это его крест, и он несет его с честью.

ТИХОМИРОВ: Александр Васильевич, и все-таки поговорим о женщинах, потому что сегодня 8 Марта.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Интересная мысль.

ТИХОМИРОВ:  И интересная тема для разговора.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Да, да.

ТИХОМИРОВ:  Я, знаете, глядя на вас, понимаю, что вы сейчас ходок.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  В каком смысле?

ТИХОМИРОВ:  Ну, то есть вы ходите и наблюдаете за женщинами.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: О, да, да, продолжаю традиции крестьян, которые были якобы у Ленина. Кстати, у Ефима Львовича Дзигана, моего профессора, картина чуть было не легла на полку. Они в одном фильме с Егоровым - был художник такой великий, кинохудожник - сделали встречу крестьян со Сталиным. Но Егоров, это нам Ефим Львович рассказал, повесил в этом кабинете, в кабинете Сталина, портрет Ленина, картину «Ленин с ходоками», помните, знаменитая картина?

ТИХОМИРОВ:  Да, да.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Вот эта картина висит в кабинете Сталина. Камера отъезжает от этого портрета, точно так же, тот же самый кабинет, на месте Ленина сидит Сталин, а крестьяне стоят по стойке смирно. И, говорит, когда мы сняли, вызвали в Госкино Ефима Львовича, а это 1937-38 годы, сказали: ну что,  Ефим, лагеря ждут... И пришлось вырезать эту сцену.

ТИХОМИРОВ:  Мне кажется, что вообще судьба женщины, в любой стране, это на самом деле тяжелая судьба. Я думаю, что ни один мужчина никогда бы не хотел родиться женщиной. Вы бы хотели родиться женщиной?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Нет, у меня другая ориентация. Нет, мой любимый тост на 8 Марта, я всегда говорю: милые дамы, мы поднимаем бокал за вас, не забывайте нашего брата мужика, не было бы мужиков, вы бы никогда не узнали, что вы женщины. Но не было бы вас, женщин, мы бы никогда не узнали, что мы мужики. Поэтому давайте жить дружно в любви и согласии. Вот это мой любимый тост.

ТИХОМИРОВ:  Это открытие.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Женщины, да, конечно. Ну не может быть у живого человека судьба радостной, счастливой и легкой. Другое дело, вы понимаете, что... ну, я по себе сужу, я сужу по тем женщинам, которых я встречал в своей жизни, которые столько пережили в жизни, но всегда говорят: я была счастливой. Потому что счастье женщины может быть и в том, что она встретила прекрасного человека, может быть, она встретила добро, любовь, какое-то чувство, женщины умеют это всегда ценить, и это иногда проносят через всю жизнь. Вот мы сейчас поставили новую пьесу, «Я вернусь» называется,  Елены Петровской. Стрельбицкая Таня – режиссер. Вот как раз про это - когда капитан дальнего плавания проехал, как говорится, через весь мир, проплыл все моря и океаны, а пронес в сердце любовь к первой девочке, которую он когда-то в молодости встретил. И также девочка эта. И вот мы со Светланой Тома играем, уже седые люди, а ищем, чтобы встретиться, потому что большего ничего не нашли, а судьбу считаем счастливой, понимаете, хотя, в принципе-то, были несчастливы. И каждая женщина, у каждой женщины свое счастье, вы понимаете?

ТИХОМИРОВ:  Только мы иногда им портим это счастье.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  И определить, в чем женское счастье, это невозможно, это тайна, а у женщины всегда есть тайна. Например, я могу часами рассказывать о красоте, об обаянии, о таланте, о нежности, о женственности Елены Васильевны Образцовой. Я был влюблен, как школьник, когда впервые ее увидел и услышал по телеэкрану. Галочку себе поставил, что обязательно я познакомлюсь с этой женщиной. И когда мы встретились в Петербурге на вечере, кстати, памяти Владимира Семеновича Высоцкого...

ТИХОМИРОВ:  С которым вы тоже были знакомы?

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Да, естественно. И вот мы - я, Боря Хмельницкий, - мы приехали в Петербург, и Игорь Александрович Найвальт нам устраивал этот вечер в кинотеатре «Аврора» на Невском, и пришла Елена Васильевна. И вот меня подводят знакомиться с Образцовой. Представьте, я взрослый человек, как говорится, повидал в жизни много всего и всякого, и женщин, и я волнуюсь, как мальчик, подхожу, трепетно-трепетно подхожу, целую ей руку, и вдруг она говорит, когда я назвал ей свое имя, вот говорю: Саша Панкратов-Черный, - она говорит: ой, Саш, садись, давай поговорим. И я упал. И она меня тут же вернула в мое детство, в мою юность, к моим стихам, и мы сидели, читали друг другу стихи. Кстати, Леночка тоже пишет стихи.

ТИХОМИРОВ:  Я впервые слышу об этом.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  Да, вот видите, вы мало знаете, вот Леночка такой человек. И вот тайна, в ней есть тайна. Представляете, она может говорить обо всем, о чем угодно, искренне, озорно, она, кстати, очень любит анекдоты. Когда мы встречаемся, я говорю: Леночка, какой новый анекдот? Она обязательно расскажет какой-нибудь новый анекдот.

ТИХОМИРОВ:  Какой-нибудь можно анекдот от Образцовой? Ну, такой коротенький.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ:  От Образцовой анекдот коротенький?

ТИХОМИРОВ:  И приличный.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Иногда и неприличный. Нет, у Леночки замечательный анекдот, который я от нее услышал, это когда два алкоголика сидят, выпивают, один другому говорит: "Коля, у тебя мечта есть?" Тот говорит: "А как же, конечно". - "Хорошая мечта?" - "Очень хорошая". - "А какая?" - "Бросить пить". - "Так какого черта сидишь пьешь?" - Он говорит: "А без мечты как жить?" Кстати, Леночку Образцову поздравляю с 8 Марта, целую, целую, целую, обнимаю, обнимаю, обнимаю, преклоняюсь, преклоняюсь.

ТИХОМИРОВ: Кстати, тут вам пришло письмо: «Добрый день, Вадик, передайте гостю привет из города Тарко-Сале. Мы там баню ему дарили, когда они были в гостях,  и с тех пор город изменился, стал больше, красивее». В общем, ждут. «Правда, у нас холодно». Это, видимо, Ямало-Ненецкий округ.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Так, какой город?

ТИХОМИРОВ:  Тарко-Сале.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Тарки-Сале. Ну это же, господи, у меня даже есть стихотворение какое-то, я сейчас забыл его... Тарки-Сале, Тарки-Сале, что-то французское такое, испанское. Это маленький городок, это городок нефтяников и газовиков, геологи там живут. И, кстати, сейчас вот Острягин Анатолий Иванович, который там был главным человеком, казак, он сейчас на Алтае возглавляет казачество, у меня на родине, и разводит скакунов - алтайскую породу.

ТИХОМИРОВ: Александр Васильевич, и все-таки мы остановимся. Сегодня разговор не о скакунах, а о женщинах, и я все-таки хочу сказать, вот эта ваша фраза о том, что в женщине должна быть тайна, это не значит, что она банальная, но она должна быть, и мы должны ее разгадывать.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Может быть, правильно. Вы знаете, женщина недосягаема в реальности для мужчины. Просто так говорят: ой, я завладел такой-то женщиной, я ее обворожил. Это лицемерие, врут.

ТИХОМИРОВ: Александр Васильевич, спасибо вам большое, успехов, счастья.

ПАНКРАТОВ-ЧЕРНЫЙ: Пожалуйста. Счастья и вам также.