Поэты Н. Асеев. “Разве ж не бог мне вас дал?..”

1916 год: идёт Первая мировая война, население захлёбывается в верноподданнических чувствах, поэты оспаривают право точнее прочих выразить дух эпохи. Великих отечественных стихотворцев начала XX века вспоминает Владимир Аверин.

Николай Николаевич Асеев родился 28 июня 1889 года в городе Льгове в семье страхового агента. Мальчик был отдан в Курское реальное училище, которое окончил в 1909 году. Затем учился в Московском коммерческом институте и на филологических факультетах Московского и Харьковского университетов.

В 1913 году в Харькове Николай Асеев - один из организаторов литературной группы "Лирень", прокламировавшей национально-архаическую традицию русского футуризма. Сблизился с Хлебниковым, Бурлюком и особенно с Маяковским - некоторое время поэты даже жили в одной квартире.

В годы Первой мировой мобилизован на военную службу. В сентябре 1917 года он избран в полковой совет солдатских депутатов и вместе с эшелоном раненых сибиряков отправляется в Иркутск.

После Октябрьской революции живет во Владивостоке, работает на бирже труда, затем в полулегальной советской газете. Кстати, "Марш Буденного" из поэмы "Буденный", написанной в эти годы, потом стал популярной песней

С 1922 Асеев постоянно живёт в Москве; в 1923 - один из лидеров группы ЛЕФ. После смерти Марины Цветаевой её сын Георгий жил в семье Николая Асеева. В 60-е, во времена "оттепели", активно помогал молодым поэтам. Опубликовал за свою жизнь около 80 стихотворных сборников. Переводил стихи Мао Цзэдуна. Николай Асеев умер 16 июля 1963 года, похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище

В 1916 году Асеев служит в армии.

"Скачки"

Жизнь осыпается пачками
рублей; на осеннем свете
в небе, как флаг над скачками,
облако высинил ветер...

Разве ж не бог мне вас дал?
Что ж он, надевши время,
воздух вокруг загваздал
грязью призов и премий!

Он мне всю жизнь глаза ест,
дав в непосильный дар ту,
кто, как звонок на заезд,
с ним меня гонит к старту.

Я обгоню в вагоне,
скрыться рванусь под крышу,
грохот его погони
уши зажму и услышу.

Слышу его как в рупор,
спину сгибая круто,
рубль зажимая в руку
самоубийцы Брута.

"Проклятие Москве"

С улиц гастроли Люце
были какой-то небылью,-
казалось, Москвы на блюдце
один только я небо лью.

Нынче кончал скликать
в грязь церквей и бань его я:
что он стоит в века,
званье свое вызванивая?

Разве шагнуть с холмов
трудно и выйти на поле,
если до губ полно
и слезы весь Кремль закапали?

Разве одной Москвой
желтой живем и ржавою?
Мы бы могли насквозь
небо пробить державою,

Разве Кремлю не стыд
руки скрестить великие?
Ну, так долой кресты!
Наша теперь религия!

***

Когда земное склонит лень,
выходит с тенью тени лань,
с ветвей скользит, белея, лунь,
волну сердито взроет линь,

И чей-то стан колеблет стон,
то, может, пан, а может, пень...
Из тины тень, из сини сон,
пока на Дон не ляжет день.

А коса твоя - осени сень,-
ты звездам приходишься родственницей.